Дружба с карандашами началась у Раздолбая в шесть лет, когда его положили в больницу с подозрением на аппендицит. Тогда он увидел в игровой комнате выставку детских рисунков на тему «Миру — мир!» и решил добавить к ним что-нибудь от себя. Картинку «наш ответ копеталистам» он нарисовал сразу после завтрака, а после обеда маму вызвала на разговор больничная воспитательница со звучным именем Владлена Мартыновна.
— Мне кажется, вам нужно серьезно заняться мировоззрением вашего мальчика, — сказала она и положила на стол рисунок с изображением «копеталиста» в цилиндре и длиннополом сюртуке, карманы которого оттопыривали связки ракет. Такие «копеталисты» часто встречались в газетных карикатурах, и в этом образе не было ничего крамольного. Но на рисунке Раздолбая над головой «копеталиста» висела на ниточке огромная атомная бомба, а к ней стремительно подлетал белый голубь с надписью «СССР» на крыльях. В клюве голубя были зажаты ножницы.
— Вы понимаете, что ваш ребенок изображает наше миролюбивое государство агрессором? — пояснила воспитательница, понизив голос до полушепота. — Видите, какая здесь просматривается подоплека?
— Ему шесть лет, что он может смыслить в таких вещах! — испуганно запричитала мама.
— Он, конечно, не смыслит. Но ваше дело сделать так, чтобы смыслил, а мое — обратить на это внимание. Думаю, мы друг друга поняли.
Владлена Мартыновна порвала рисунок крест-накрест и выбросила в урну, а мама неделю страдала бессонницей, прикидывая, напишут ли из больницы письмо парторгу ее музыкальной школы, или все обойдется, — обошлось. За «подоплекой» никто не обратил внимания, что для детского рисунка «наш ответ копеталистам» был на удивление хорош.
В следующий раз Раздолбай взялся за рисование в первом классе. Одноклассники играли на переменах в пластмассовых индейцев, а у него подобных игрушек не было. Чтобы не быть в компании лишним, он вооружился фломастерами и нарисовал в тетради сцену жестокого убийства одинокого ковбоя тремя команчами. Ковбой успевал подстрелить одного команчи из револьвера, но другие индейцы одновременно пронзали его грудь копьем и сносили голову томагавком.
— Зэкинско! — в один голос воскликнули друзья, и за одну перемену Раздолбай стал всеобщим кумиром.
Оказалось, что так рисовать в классе никто не умеет. В то время как художественных способностей сверстников хватало только на грубое изображение «аэровафли» в мужском туалете, Раздолбай с легкостью рисовал человеческие фигуры, лица и даже передавал мимику. «Аэровафлю», впрочем, он тоже нарисовал, и туалет на верхнем этаже посетила вся мужская часть школы, включая директора, который тут же распорядился закрасить художество побелкой и провел суровое дознание во всех классах старше пятого. То, что грозный мужской орган, летящий на перепончатых крыльях сквозь тучи, так мастерски изобразил первоклассник, директору даже не пришло в голову.
Смекнув, что рисунки повышают его авторитет, Раздолбай стал выдавать что-нибудь новенькое почти каждый день. После индейцев и ковбоев он рисовал пиратов, потом роботов, потом гоночные автомобили и суперменов. В третьем классе он попробовал рисовать красками, и удивил уже не только друзей, но и классную руководительницу, которая предложила ему испытать силы в районном конкурсе. Считая, что в рисовании ему нет равных, Раздолбай снисходительно согласился, написал свою лучшую акварель и, заняв четвертое место, разревелся прямо на церемонии награждения. Напрасно его пытались подбодрить, объясняя, что первые три места заняли восьмиклассники, занимавшиеся в изостудии. Привыкнув, что его умение приносит моментальный успех, он был безутешен, после того как не попал даже в число призеров. Значит, он не лучший! Значит, восторженные похвалы друзья расточали только потому, что не видели никого способнее! Теперь они узнают, что есть кто-то лучше его, и чем он сможет перед ними гордиться?! С того дня он перестал рисовать, а друзья не могли взять в толк, почему душа компании и без пяти минут лидер класса стал вдруг тихоней и надолго ушел в тень.
Схоронив свое творчество в старом фибровом чемодане, Раздолбай не думал, что через семь лет эксгумирует его, пытаясь найти свое место в жизни. Он смахнул с чемодана пыль, щелкнул замками из помутневшей латуни, поднял крышку и понял, что подставился.
— Решаем серьезный вопрос — выбор института, профессии, а здесь… — досадовал он, перебирая рисунки. — Роботы с пулеметами, пираты с алебардами… Тьфу, детский сад! Только «аэровафли» не хватает!
Картинки, рассчитанные на восторг первоклассников, не могли впечатлить родителей настолько, чтобы они отнеслись к ним серьезно, — это было понятно. Но еще понятнее стало Раздолбаю, что ничего, кроме рисования, у него в жизни не получалось. Отступать было некуда. Он нашел на дне чемодана карандаш и точилку, перевернул один из рисунков и за десять минут набросал на чистой стороне листа портрет Александра Блока, гипсовый бюстик которого прижимал к буфету стопку коммунальных счетов. Еще через пять минут его будущее считалось решенным.
— Год будет заниматься с правильным репетитором и поступит в Суриковский институт, — твердо заявил дядя Володя, пораженный, что приемный сын оказался способным художником, а не конченым лоботрясом.
— Володенька, а потом-то что? Портреты на Арбате писать? — усомнилась в правильности решения мама.
— Потом пойдет ко мне в издательство. У хорошего художника при сдельном окладе до трехсот рублей в месяц выходит.
Триста рублей показались маме огромной зарплатой, и больше она не сомневалась. Жизнь Раздолбая снова стала определенной, но неожиданно одинокой. Друзья-одноклассники поступали в институты сразу после школы и были заняты; кто не поступил, как Маряга, отправились топтать кирзу. Раздолбай с огорчением обнаружил, что ему не с кем пойти гулять, не у кого добыть новую магнитофонную запись. От скуки у него появилась привычка спать допоздна, и он стал просыпаться далеко за полдень.
— Вставай! Смотри, что творится! — кричала ему мама, прикованная к утренним телерепортажам со Съезда народных депутатов.
Раздолбай мычал и закрывался от ее голоса одеялом. Мама влетала в комнату, трясла его за плечо и кричала:
— …впервые прямой репортаж, как ты можешь не смотреть это?! Сахарова, гниды, захлопали, так им другие врезали! Ты что, не понимаешь, что страна меняется?! Ленивый нелюбопытный придурок! Спи! Всю жизнь проспишь!
И снова бежала к телевизору, чтобы через минуту истошно крикнуть:
— Вот так! Сломали целку съезду! Правильно — агрессивно-послушное большинство!
Раздолбай накрывался подушкой и продолжал спать. Ему было абсолютно неинтересно, кого там захлопали, кому врезали и какому большинству что сломали. Он стал спать до двух, а то и до трех часов дня, и мама больше не будила его. Два раза в неделю он занимался со старичком-профессором, и тот не только научил его всему, что требовалось для сдачи вступительных экзаменов, но и оказался потом председателем приемной комиссии. Он был очень правильным репетитором, этот старичок, и в девяностом году Раздолбай поступил в Суриковский институт, несмотря на конкурс двадцать человек на место.
11 августа 1990 года Раздолбай проснулся чуть раньше обычного, потому что подарком родителей ко дню рождения была путевка в юрмальский дом отдыха «Пумпури», куда вечером предстояло отправиться. Вообще-то он мечтал получить блок магнитофонных кассет и, услышав про путевку, даже поморщился.
— Что я там один делать буду? Без друзей, без компании?
— Чего ты морду кривишь, как от уксуса? — обиделась мама. — Найдешь компанию там. Дом отдыха композиторов — интеллигентные люди приедут, не урлы какие-нибудь.
— Я не люблю навязываться.
— Я тоже не люблю! Сто десять рублей путевочка — не нравится, сдам обратно.
— Ладно, поеду, — нехотя согласился Раздолбай, подумав, что в Москве у него друзей тоже нет и перемена места хоть как-то развлечет его.
— Сделаешь одолжение?
Пристыженный Раздолбай извинился, но все равно думал о предстоящей поездке как о ссылке. И вот пришел день в эту ссылку отправиться.
Одной чашки кофе редко хватало, чтобы прояснить раздолбайскую голову после долгого сна, и через несколько минут он обычно варил себе вторую. Помешивая ложечкой в турке, он с тоской представлял, как две с лишним недели будет ходить один по пляжу, на котором все равно не разденется, и смотреть на море, в котором не будет купаться. В один из дней он попробует познакомиться с компанией местных латышей, и они скажут ему:
— Ты, пар-ренек, отку-уда? Из Мас-сквы? На т-тебе звездюлей пач-чку!
И дадут ему звездюлей. Он вернется домой с подбитым глазом и скажет: «Нашел, мам, компанию — интеллигентные люди, не урлы. Были бы урлы — убили бы».
Раздолбай перелил кофе в чашку, сделал большой глоток и вдруг… ощутил себя взрослым. Это чувство возникло из ниоткуда, словно в эфире кто-то переключил канал, по которому транслировалась его жизнь. Только что его мысли и чувства были такими же, как десять школьных лет, и вот они отчетливо изменились, причем так резко, что он даже бросил невольный взгляд в чашку — не в кофе ли дело? Вся память прожитых лет в один миг показалась ненужным балластом. Страх перед двойкой и радость новому самолетику, смущение на призывной комиссии и воспитательные беседы отчима, школьная дружба и первая пьянка — всю эту рухлядь захотелось вышвырнуть вон из памяти, как плюшевые игрушки, с которыми он играл до шести лет и которых застеснялся в семь. В одну секунду Раздолбай осознал, что его привычная жизнь закончилась, и именно сегодня начнется новая жизнь — неведомая и заманчивая. Он мог даже назвать точный момент, в который она начнется, — сегодня в 19:00, когда тронется поезд Москва—Рига.
Предстоящее путешествие перестало быть в тягость. В новом повзрослевшем сознании появлялись новые мысли, и Раздолбай подумал, что первый раз в жизни отправляется отдыхать на море один. Первый раз поедет один на поезде, первый раз будет самостоятельно жить в гостиничном номере. Никто не запретит ему купить бутылку пива и свободно хранить ее в холодильнике. Он сможет открыто оставлять на тумбочке сигаретную пачку. И кто знает, случаются ведь приятные сюрпризы, — вдруг ему доведется пережить романтическое приключение. Не цепляться же за остатки хлама из прошлой жизни — безмолвную любовь к Цыпленку, которая сводилась к пылким взглядам в затылок и паре тщетных попыток пригласить в кино.
До поезда оставалось пять часов. Это пустое время между двумя жизнями он скоротал, послушав три альбома «Айрон Мейден» и двойной концерт «Джудас Прист», потом побросал в сумку летний гардероб и вышел из дома раньше, чем требовалось. В прихожей ему попались на глаза старые стоптанные кроссовки — его школьная «сменка». Повинуясь неясному порыву, Раздолбай схватил их и с наслаждением выбросил в мусоропровод. Смысл порыва он понял, когда кроссовки зашелестели вниз в небытие: «Прощайте, старые кроссовки! Прощай, прежняя жизнь — изношенная и давно надоевшая!»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Рижский вокзал обманул ожидания Раздолбая. Он приехал на полчаса раньше, представляя, как будет носиться по многочисленным переходам в поисках своей платформы, но вокзал оказался не похожим на столичный транспортный узел и скорее напоминал старинный купеческий особняк, к которому подвели пару ниток рельсов. Не было ни суматошной толпы, ни снующих носильщиков. Не ощущалось даже запахов угольного дыма и железнодорожной смазки, что всегда витают над большими вокзалами и манят в путь. Раздолбай прошел через полупустой зал ожидания и вышел на единственную платформу, где в скуке топтались десятка два будущих попутчиков. Поезд еще не подали. Двое мужчин с комичной разницей в росте вяло спорили возле урны, объединившей их общей целью — выбросить
