мама все равно не намерена перестать с ним встречаться. Я пыталась ее разубедить, но она как будто и не слышала меня.
— Ты не указала ей… — недоверчиво начала Эмили.
— Конечно, указала! — перебила ее, не дав договорить, Шарлотта. — Но разве ты, когда влюблена, слушаешь чьи-то советы?
Лицо у Эмили вытянулось.
— Не смеши меня! Что значит «влюблена»? Маме пятьдесят два! И она замужем…
— Годы — это всего лишь годы, — резко сказала Шарлотта, отмахнувшись от замечания сестры суповой ложкой. — Не думаю, что чувства у человека какие-то другие. А воображать, будто замужество не позволяет влюбиться, слишком наивно. Если уж ты намерена вцепиться в свет обеими руками, то хотя бы поучись у него реализму, а также софистике и глупым манерам.
Эмили закрыла глаза и отодвинула тарелку.
— Шарлотта, это ужасно, — страдальчески произнесла она. — Ты хотя бы представляешь, что будет с женщиной, о которой станут говорить, что она… безнравственна? Ладно бы какой-нибудь граф, человек важный сам по себе, но чтобы кто-то… кто-то вроде мамы — никогда! Да ведь папа может даже развестись с ней! Господи… Нам всем тогда конец. Меня нигде больше не примут!
— Тебя только это и беспокоит? — разозлилась Шарлотта. — Что никуда не пригласят? Подумать о маме ты можешь, да? А каково будет папе? Не говоря уже о том, что случилось с Миной Спенсер-Браун!
Эмили побледнела, весь ее гнев растворился в нахлынувшей волне стыда.
— Ты же не думаешь, что мама имела какое-то отношение к убийству? — Она понизила голос. — Такое невозможно даже представить.
— Конечно, не думаю, — сказала Шарлотта. — Но вполне возможно — и даже вероятно, — что убийство имело отношение к кражам. И это не все. Мама говорила, ей кажется временами, что за ней наблюдают, шпионят. Вот это тоже может иметь отношение к убийству.
На щеках Эмили вспыхнули два алых пятна.
— Почему ты не сказала мне раньше? — возмущенно, позабыв про недавнее смущение, воскликнула она. — Ты должна была тотчас же послать за мной. Можешь считать себя какой угодно умной — мне наплевать, — но тебе ни в коем случае не следовало пытаться решить все в одиночку. Посмотри, во что это вылилось. Ты слишком высокого мнения о себе, Шарлотта. Наткнувшись на разгадку в паре дел Томаса, ты уже вообразила себя такой умной, что никто тебя не проведет, никто не перехитрит… А теперь посмотри, что случилось! Из-за того, что ты это допустила.
— Что это убийство, я узнала только позавчера. — Шарлотте пришлось сделать усилие, чтобы сдержаться. Она знала, что сестра напугана, и даже допускала, что, может быть, немножко переоценила собственные способности. Наверное, было бы лучше, если бы она позвала Эмили раньше и рассказала хотя бы о маме и Поле Аларике.
Эмили снова пододвинула тарелку с супом.
— Остыл. Не знаю, почему тебя не тянет на что-нибудь нормальное, вроде пикулей… Когда я носила ребенка, мне постоянно хотелось земляничного джема. Ела его со всем, что попадалось под руку… Не подольешь горяченького из кастрюльки?
Шарлотта поднялась, зачерпнула половником супу и добавила в обе тарелки. Пододвинув сестре ее, снова села.
— Что будем делать? — тихо спросила она.
Эмили снова посмотрела на нее — гнев уже испарился. Она понимала, что вела себя как эгоистка, но говорить то, что она сказала, было вовсе не обязательно.
— Думаю, лучше всего сегодня же, прямо сейчас, поехать и убедить маму, что ей угрожает опасность и что она должна прекратить встречаться с мсье Алариком — кроме, конечно, тех случаев, когда этого не избежать. Нельзя, чтобы это бросалось в глаза, — люди заметят, и начнутся разговоры. Затем, если это как-то связано с кражами и кто-то завладел этим злосчастным медальоном, нужно постараться выяснить, кто убил ту женщину… Спенсер-Браун. Деньги у меня есть. Если речь идет о шантаже, я выкуплю медальон.
— Выкупишь? — удивилась Шарлотта.
— Конечно, выкуплю! — Эмили посмотрела на сестру своими голубыми глазами. — Сначала мы выкупим медальон, а потом заявим в полицию. И пусть потом говорят что угодно — без медальона их и слушать никто не станет. Только себе же и навредят, покажут, какие они злобные. Карточку мы уничтожим, а мама будет все отрицать. И мсье Аларик возражать вряд ли станет. Пусть он и иностранец, но определенно джентльмен. — По ее лицу скользнуло облачко тени. — Если, конечно, не он убил миссис Спенсер-Браун.
Сама мысль о том, что Поль Аларик может быть убийцей, представлялась Шарлотте отвратительной. Она никогда не думала о нем так плохо, даже на Парагон-уок, и теперь слова Эмили больно ее резанули.
— Нет, не думаю, что это мог быть он! — вырвалось у нее.
Эмили посмотрела на сестру в упор.
— Почему?
Шарлотта вспыхнула. Она слишком хорошо знала Эмили, всегда отличавшуюся проницательностью и здравым суждением о людях, их истинных желаниях и, что самое неприятное, пониманием скрытых причин этих желаний. Именно это качество, в сочетании с трезвым реализмом в собственных стремлениях и умением не давать воли языку, обеспечило ей немалый успех в свете. Шарлотта обладала более живым воображением, но ему недоставало уздечки. Она отказывалась принимать во внимание светские условности, и потому многие мотивы других просто-напросто ускользали от нее. И лишь когда на сцену выступали более темные, более примитивные и трагические страсти, она понимала их инстинктивно, зачастую вместе с пронзительной и болезненной волной сожаления.
— Почему? — повторила Эмили, доедая суп. — Думаешь, если он красавчик, то и человек приличный? Не будь ребенком! Запомни и не забывай: если кто-то симпатичен и привлекателен, это вовсе не означает, что он не способен на что-то отвратительное. Красивые люди зачастую крайне себялюбивы. Умение очаровывать других очень опасно для характера. Их шокирует, когда они вдруг обнаруживают, что хотят чего-то и не могут получить. Для некоторых такая ситуация неприемлема. Так что он был бы не первым, кто совершил такое. Если его приучили к тому, что стоит только улыбнуться, и люди выполнят любое его желание… да боже мой, вспомни Селену! Ее же совершенно испортили тем, что постоянно внушали, какая она красавица…
— Не нужно мне все растолковывать, — сердито оборвала сестру Шарлотта. — Я прекрасно тебя понимаю. Сама встречала таких испорченных. И я еще не забыла, как все только о мсье Аларике и щебетали. Стоило ему появиться, и половина женщин выставляли себя полными дурочками!
Эмили холодно взглянула на нее. Ее собственные воспоминания о том времени вызывали не самые приятные чувства.
— В общем, надевай-ка свое лучшее платье и прямо сейчас поедем к маме. Пока она не ушла никуда или к ней кто-то не пришел. Если она не одна, сказать то, что нужно, мы вряд ли сможем.
Кэролайн встретила дочерей с радостью и немалым удивлением.
— Мои дорогие, как чудесно! Входите же, входите и садитесь. Как я рада видеть вас обеих!
Она была в закрытом до горла, нежном сиренево-розовом платье со спадающей мягкими складками кружевной фишю.[5] В другое время Шарлотта позавидовала бы матери — такое платье прекрасно подошло бы ей и не только прекрасно смотрелось бы на ней, но и она сама чувствовала бы себя в нем красавицей. Сейчас же ей лишь бросился в глаза румянец на щеках мамы, ее едва скрытая веселость и даже возбужденность.
Шарлотта бросила взгляд на сестру — в глазах Эмили застыл холодок шока.
— Эмили, сядь сюда, чтобы я лучше тебя видела, — щебетала Кэролайн. — Сто лет не была — по крайней мере, мне так кажется… Чай подавать еще рано; надеюсь, вы перекусили?
— Луковым супом. — Эмили чуть заметно поморщилась.
— Боже! — огорчилась Кэролайн. — Но чего ради?
