– Как бы не так. Ничуть не бывало. А ты уж и раззадорился бы, направляйся он в Мехико, а? – поддразнил фотограф.
– Ну так куда же он?!
– В Данию!
На следующее утро Квиллер легко пробудился – после ночи дурацких сновидений, с которыми рад был покончить. В одном из эпизодов этих грёз он летел в Орхус, чтобы стать свадебным генералом на великосветском бракосочетании двух кастрированных кошек.
Перед уходом в офис он позвонил Тейту и предложил на следующий день доставить ему фотографии нефрита. Поинтересовался он и кошечкой и ужаснулся, услышав, что Тейт выгнал её из дому – на самостоятельный прокорм.
– Вы могли бы взять её назад? – спросил Квиллер, сдерживая гнев. Он питал особое отвращение к людям, которые плохо обращаются с животными.
– Она ещё на участке, в саду, – ответил Тейт. – Всю ночь выла. Я впущу её в дом, так и быть… А много ли у вас фотографий?
В этот день Квиллер усердно и быстро работал в офисе, а клерк отдела публицистики избавлял его от телефонных звонков и непрошеных посетителей на том простом основании, что ни похвалы, ни споры, ни исключения из правил не разрешаются.
– Извините, у него дедлайн.
Он прервал работу лишь один-единственный раз, чтобы позвонить бывшей домоправительнице Тейта.
– Миссис Хоукинс, – сказал он, придавая голосу надменную растяжку, – это знакомый мистера Тейта с Тёплой Топи. Я вскоре женюсь, и нам с женой нужна домоправительница. Мистер Тейт весьма рекомендует вас…
– Ох, он рекомендует, в самом деле рекомендует?! – с настороженной интонацией спросил довольно мелодичный голос.
– Не могли бы вы сегодня вечером прийти побеседовать на «Виллу Веранда»?
– А кто будет? Только вы? Или будет и леди?
– Моя невеста сейчас, к сожалению, в Токио, и мне придётся взять на себя все приготовления.
– О'кей, босс. Я приду. В котором часу?
Квиллер назначил встречу на восемь вечера. Порадовался, что на самом деле ему не нужна домоправительница. Задался вопросом, не была ли миссис Хоукинс примером неразумной Тейтовой бережливости.
К тому времени, когда миссис Хоукинс явилась на собеседование, начался дождь, и она вошла с мокрым зонтиком, в мокром дождевике поверх безвкусного розово-зелёного платья. Квиллер заметил, что ворот платья был из тех, которые сползают с плеча при самом незначительном движении, – в нём имелся разрез в сторону шва. Глаза у женщины оказались нагловатые, а при ходьбе она кокетливо передергивала плечами. Она напоминала нахальных, игривых самок в пору, когда они молоды и привлекательны, – но у миссис Хоукинс не было ни того ни другого.
Он с подчёркнутой чопорностью предложил ей стакан шерри – «в самый раз по погоде», – налил тёмно-янтарного зелья из обширных запасов бара Гарри Нойтона. Наполнил необыкновенно большой стакан, и ко времени, когда деловые темы – опыт, рекомендации, жалованье – были исчерпаны, миссис Хоукинс расслабилась на подушках замшевого дивана и приготовилась к неофициальной части вечера.
– Вы – один из тех газетчиков, которые приходили в дом делать снимки, – объявила она на этой точке, прыгая по нему глазами. – Я помню ваши усы. – Она обвела рукой обстановку комнаты: – Вот уж не знала, что репортёры делают такие деньги.
– Разрешите вам подлить, – сказал Квиллер.
– А вы что ж не пьете?
– Язва, – ответил он с видом жалости к себе.
– Боже ж ты мой, я всё об этом знаю! – воскликнула миссис Хоукинс. – Я же стряпала этим двум язвенникам с Тёплой Топи. Иной раз, когда поблизости не случалось мистера Тейта, она приказывала мне приготовить ей большую тарелку жареного кольцами французского лука, а ведь нет ничего вреднее для язвы, чем жареный французский лук, но я не спорила. Никто с ней спорить не смел. Каждый на цыпочках кругом ходил, и, когда она в колокольчик забрякает, всякий бросал всё и кидался посмотреть, чего ей надо. Но я была не против, потому как если уж заколачивать Пети-мети – так лучше стряпать на парочку больных, чем на целый дом голодных недоростков. И мне там подсобляли. Паули очень выручал. Он ласковый был мальчик, и это ужас как скверно, что он обернулся воришкой, но ведь так всегда получается с иностранцами. Не пойму я иностранцев. Она тоже была иностранка, хотя уже ох как давно сюда приехала, и только под конец принялась орать на нас всех на своем чужеземном языке. И на мужа – тоже вопила. Боже ж ты мой, ну и терпение было у этого человека – ни дать ни взять как у святого! Конечно, у него была эта мастерская, чтобы быть хоть чуточку счастливее. Он был псих насчёт этих камушков! Однажды целиком купил гору – где-то в Южной Америке. Ей-то уж полагалось быть битком набитой нефритом, да мне кажется, и она мало чего дала. Однажды он предлагал мне большую нефритовую брошку – но я не брала. Я из этого ничего не поимела! – Миссис Хоукинс внушительно повращала глазами. – Он до того разволновался, когда вы пришли снимать его финтифлюшки, что я прямо удивилась, – из-за его отношения к «Дневному прибою». – Она умолкла, осушая стакан. – Вкусно-то как! Ещё, что ли, глоточек? И покандёхаю домой.
– А как же мистер Тейт относился к «Прибою»? – словно бы вскользь спросил Квиллер, подливая миссис Хоукинс в стакан.
– Ох, он его мертвецки не терпел. Не желал и в доме иметь. И это был сущий стыд, ведь кто ж не знает, что в «Прибое» лучшие комиксы, но… такой уж он уродился. Мне сдается, у всех у нас есть свои стран… странности… У-у-уй! Кажется, это питье меня достаёт…
В конце концов она перешла к трактату о своем бывшем муже и недавней операции своих варикозных вен. На этом пункте Квиллер сказал, что даст ей знать о месте домоправительницы, довел её до такси и вручил пятидолларовую банкноту, чтобы покрыть издержки.
Он вернулся в квартиру, как раз когда Коко выбрался из своего секретного убежища. Кот ступал осторожно и осматривался с опасливостью в глазах и настороженностью в ушах.
– Я чувствую то же самое, – сказал Квиллер. – Давай-ка сыграем и поглядим, не набредёшь ли ты на что-нибудь полезное.
Они принялись за словарь, и Коко играл блестяще. Кон за коном он ставил Квиллера в тупик
Как раз в тот момент, когда Квиллер готов был сдаться, ему повезло. Коко впился когтями в начало книги, и страница открылась на доказательстве и документе. А в следующей выигрышной попытке выскочили
Квиллер почувствовал знаменательную вибрацию в усах.
ДВАДЦАТЬ
Утром после визита миссис Хоукинс и выдающейся игры Коко со словарем Квиллер проснулся до звонка будильника и выпрыгнул из кровати. Части головоломки начинали складываться.
Тейт наверняка всегда таил злобу против «Прибоя» – со времени репортажа о суде по установлению отцовства. Семья, вероятно, пыталась скрыть этот суд, но «Прибой», естественно, настаивал, что публика имеет право знать. Не упустили ни одной из мучительных деталей. Возможно, «Зыбь» обошлась с Тейтами мягче; она ведь принадлежала Пенниманам, которые входили в клику Тёплой Топи.
Тейт восемнадцать лет прожил со злобой, позволив ей перерасти в навязчивую идею. Несмотря на свою мирную внешность, он был человек сильных страстей. Вероятно, он ненавидел «Прибой» столь же горяч, сколь любил нефрит. Его язва была свидетельством внутреннего неблагополучия. А когда «Прибой» предложил дать фотографию его дома, он усмотрел в этом возможность отмщения; он мог инсценировать кражу, спрятать нефрит и обнаружить его после того, как газета взбесится от собственного промаха.
Но зашёл ли бы Тейт так далеко ради скучного удовлетворения мщением? Ему был нужен мотив посильнее. Возможно, он был не столь богат, как ему полагалось по положению. Он потерял фабрику;
