Уютно светила настольная лампа, чернели в стене два больших иллюминатора. Из приоткрытой двери спальни тянуло чем-то нежным, женским. Не вонью, не застарелым потом, не воздухом, отравленным больными желудками, а нежным запахов духов, чистым запахом женского тела. На белой накрахмаленной скатерти, которой был застелен стол, валялся оранжевый апельсин, стояли судки, видимо недавно доставленные с камбуза. Приборы поставлены на троих, судки накрыты специальными меховыми шапками и не остыли.
Схватив со стола апельсин, Семен впился в него зубами и вдруг явственно вспомнил жалкие глаза астронома, прячущегося в толпе зэков.
Он меня продал, понял Семен.
Он меня продал за кусочек сала в тряпице.
Он получил вожделенный кусочек, возможно, даже поделился с Джабраилом, иначе бы урки не бросились на меня.
Поняв это, Семен почувствовал себя еще более одиноким, чем в бою при Цусиме. Плюнув на ковер, громко выругавшись, он вышел из каюты и спустился на нижнюю палубу…
Оружия у него не было, но он не боялся поднять люк.
Если бы урки и кинулись вверх по лестнице трапа, он успел бы опустить тяжелый люк на их головы. Да и не посмеют они кинуться к лестницам, знают, что так запросто можно схлопотать пулю. Для них пароход все еще куда-то идет, для них на борту все еще полно охраны. А на самом деле, обреченно подумал он, пройдет несколько часов, и котлы остынут, остановятся электромашины, погаснет электрический свет, и все вокруг покроется мертвым волшебным инеем.
Люк оказался тяжелым. Снизу ударило в нос вонью и шумом.
– Кто на букву «т»? – страшно заорал Семен, наклоняясь над вонючим провалом в ад.
Откликнулся испуганный голос:
– Тищенко.
– Следующий.
– Ну, Тихомиров я.
– Следующий.
– Тихорецкий.
– Опять не тот.
– Тихонов.
– Нет.
– Тазиев.
– Имя назови!
– Джабраил.
– На выход! – страшно заорал Семен и выругался: – Кто на букву «я»?
– Яковлев, – с непонятной надеждой выкрикнул кто-то.
– Следующий.
– Яблоков.
– Не тот.
– Якунин.
– Тоже не тот.
Наконец внизу раздалось:
– Якоби-Колечкин.
– На выход!
Семен внимательно следил, как ученый горец, а за ним профессор, пыхтя, тяжело карабкались по крутому трапу. Как только они переступили комингс, он с грохотом обрушил крышку люка. Ничего не понимая, тесно прижавшись друг к другу, Джабраил и профессор с ужасом смотрели на Семена. Он кивнул, и они послушно двинулись за Семеном.
– Где стрелки? Где охрана? – пытался спросить на ходу Джабраил.
– Сбежали.
– Да куда? Здесь льды кругом только.
– Не знаю.
– А где мы находимся?
Семен не ответил.
– Это Северный полюс? – с тоской спросил Джабраил.
– Какая разница? – ответил Семен, распахивая дверь в капитанскую каюту. – Обед еще не остыл. Это важнее.
Джабраил и профессор робко сели за стол.
Они были потрясены. Они глядели на Семена так, будто он, правда, одними голыми руками передушил всех стрелков, побросал команду за борт. С такого станется, читалось в их потрясенных взглядах. Возможно, они считали, что Семен сошел с ума. Не пытаясь их разочаровать, он взял в руки серебряный половник и осторожно, стараясь не пролить ни капли, разлил по тарелкам борщ.
Борщ казался красным от свеклы, в нем плавали куски мяса.
– Это можно есть? – осторожно спросил профессор.
Семен кивнул.
Работая ложкой, он держал под рукой большой кухонный нож.
Потом ему надоело.
– Борщ вкуснее, чем сало… – как бы про себя пробормотал он. Ученый горец и Якобы Колечкин в страхе переглянулись, и он не выдержал: – Вы ведь взяли то сало?..
Он все еще надеялся, что они соврут.
Но они не соврали.
– Ты же должен знать… – предупредительно забубнил Якобы Колечкин. – Ты ведь знаешь, когда Эйнштейн впервые осознал теорию относительности как факт?..
Семен не знал.
Он и про Эйнштейна слышал впервые.
– Он осознал это, когда до него дошло, что человек, падающий с двадцатого этажа, по отношению к вечности неподвижен… понимаешь?.. Не все ли равно, кто взял сало?.. Все равно нас скоро не будет… Скоро эти льды растают, не будет тьмы… Ну, съели мы сало, какая разница, нас вообще всех скоро не будет… – Профессор так и подался вперед: – Ты что, правда, не понял?.. До тебя не дошло, что насиловать не тебя хотели?.. Им нужна была только твоя баба… Ну та, которая у тебя на спине… А ты ни при чем…
Он вдруг остановился. Глаза у него были полны слез:
– У меня есть жена… Она в Алжире…
– Ну, хоть ей повезло, – участливо кивнул ученый горец.
– Она в АЛЖИРе… – все так же ожесточенно объяснил Якобы Колечкин. – В Акмолинском лагере жен изменников родины… Ее, наверное, тоже урки насилуют…
И вдруг сказал твердо, даже скулы у него выпятились:
– Надо открыть люки.
– Зачем?
– Пусть люди увидят волю.
– Они еще успеют, – хмуро сказал Семен. – Если дать им волю, они все разгромят. Через час тут все будет съедено, изгажено, искалечено, а кучка духариков и придурков вас же будет гонять по углам.
– Что же делать?
– Какая тебе разница? – со скрытой усмешкой ответил Семен. – Тебе ведь все равно. К тому же ты съел сало, значит, капитан здесь я. Сейчас мы от пуза поедим, потом примем ванну. А потом поищем оружие. А потом вытащим наверх кочегаров, машинистов и спецов по радиосвязи, пусть они займутся машинами. А ты, профессор, определишь точные координаты. Где-то же мы находимся, да? Пусть нас бросили в этих льдах, но где-то же мы находимся…
– А остальные? – спросил Джабраил.
– А остальные пока посидят в трюмах, – жестко ответил Семен. – Мы улучшим им пищу. У них тепло. Наверху им делать нечего.
– А потом?
– Когда это потом?
– Ну, потом… Когда лед растает… – не веря самому себе, произнес Джабраил.
– Ты думаешь, он когда-нибудь растает?
– Не знаю…
Вдруг зашипело что-то, пискнуло на стене.
Они дружно повернули головы и увидели не замеченный раньше черный бумажный круг репродуктора.
Он смотрел на них как черный прожектор.
– Какой это язык?
– Немецкий.
Семен был удивлен, что связь на пароходе все-таки работала. Ну да, понял он, Михалыч уничтожил только передающую аппаратуру…
– О чем они говорят? – шепотом спросил ученый горец.
