Сорэла.
– Если вы хотите проверить, насколько искренен человек, – сказал Макс, – налейте ему плохого кофе. Если он похвалит его, этому человеку ни в чём нельзя верить.
В середине каждого абзаца его прерывали телефонные звонки: из электрической компании – с протестом против явного предпочтения, которое Маус отдает газовым плитам; с завода по производству алюминия – они протестовали против отрицательного отношения Мауса к картофелю в фольге; от производителей кетчупа, плавленых сырков, замороженной рыбы – всего того, от чего Мауса воротило. Потом позвонил старик Тихэндл, один из старших совладельцев фирмы.
– Роберт Маус дал своё согласие на эту статью? – спросил он.
– Он не читал окончательного варианта, – сказал Квиллер, – но он позволил мне взять у него интервью.
– Вот это да! А вы знаете, что один из наших главных клиентов является производителем электропроводов?
– Даже если и так, Маус имеет право иметь своё собственное мнение, не так ли?
– Но вы не должны печатать такое! – взревел совладелец. – Я поговорю об этом с мистером Маусом. когда он вернется.
Отвечая на жалобы и принимая комплименты, Квиллер сделал несколько своих собственных звонков. Коко оставил в это утро в машинке букву «3», и это навело Квиллера на мысль позвонить Зое Ламбрет, художнице, с которой, несмотря на краткое знакомство, он сошёлся довольно близко ещё тогда, когда только приехал в город. Он прочитал Зое список имен художников, которые он выписал из статей о трагической истории любви Морга Мэлена и юной Элен.
– Кого-нибудь из этих людей можно сейчас найти? – спросил он.
– Многие уже умерли, – сказала Зоя мелодичным голосом, который сразу же вновь очаровал Квиллера. – Херб Сток уехал в Калифорнию. Инга Берри возглавляет кафедру керамики – в художественной школе Пенниманов. Билл Бэкон – президент клуба «Кисть и резец».
– Вы сказали, Инга Берри? Я бы хотел взять у неё интервью.
– Надеюсь, вы не собираетесь снова писать про старый скандал? – спросила художница. – Инга откажется говорить об этом. Все «отрешенные представители богемы», упомянутые в статье, стали важными представителями художественной элиты, их всё ещё преследуют репортёры. Я не понимаю газетчиков.
Квиллер позвонил Инге Берри, тщательно обдумав, что скажет. Она ответила любезно, но, как только он представился как репортёр, пишущий для «Дневного прибоя», изменила тон.
– Что вам угодно? – спросила она холодно.
Он заговорил быстро, пустив в ход весь свой словарный и артикуляционный арсенал:
– Это правда, мисс Берри, что керамика считается самым устойчивым видом искусства?
– В общем, да, – сразу потеплела она. – Дерево гниёт, железо ржавеет, а произведения керамики пережили тысячелетия.
– Насколько я понимаю, керамика сейчас стоит на пороге своего нового возрождения и через каких-нибудь лет десять, возможно, потеснит живопись и скульптуру.
– Ну не знаю… Может быть, и так! – сказала она, подумав, какая это была бы прекрасная перспектива лично для неё. – Только не цитируйте меня. Все скульпторы и живописцы могут взъесться на меня.
– Я бы хотел побеседовать с вами на эту тему, мисс Берри. У меня есть молодой друг, один из ваших студентов, который превозносит ваш вклад в дело керамики.
– Да? Он вам говорил? Или это она? – Тон мисс Берри стал ещё теплее.
– Вы знаете Уильяма Вителло?
– Он не в моем классе, но я слышала о нём. – Она хмыкнула. – Его трудно не заметить.
– Вы видели его последние несколько дней?
– Нет, пожалуй.
– Мисс Берри, часто ли используют свинец для получения глазури?
– О да, довольно часто. Свинец фиксирует пигмент на глине.
– Он ядовит?
– Мы принимаем меры предосторожности, конечно. Вы бы хотели побывать в нашей мастерской, мистер… мистер…
– Квиллер, вторая буква «в». Спасибо, мисс Берри. Я очень интересуюсь керамикой. Это правда, что от долгого лежания глина начинает пахнуть?
– Да, и ещё как! И чем больше вы её выдерживаете, тем эластичней она становится. Её структура меняется.
Тут секретарша из приемной стала подавать знаки Квиллеру: его ждали сразу два телефонных аппарата. Он отрицательно покачал головой и продолжил разговор с мисс Берри.
– Я снял комнату рядом с мастерской на Ривер-роуд, – сообщил он керамистке. – Это прекрасное место. Вы знакомы с ним?
На другом конце воцарилось молчание…
– Вы не собираетесь, надеюсь, поднимать снова эту историю с Мортимером Мэленом?
– Кто это? – спросил Квиллер с чрезвычайной наивностью.
– Никто. Забудьте это имя.
– Я хотел вам сказать, – сообщил он загадочным голосом, – в моей комнате есть секретное отверстие в стене, выходящее в комнату для обжига. Мое любопытство превзошло всё границы, Для чего оно, как вы думаете?
На другом конце провода опять замолчали.
– Какая ваша комната?
– Номер шесть.
– Это была комната мистера Пеннимана.
– Я не знал, что он был художником, – сказал Квиллер. – Я думал, он финансировал Центр искусств и издавал газету,
– Он был покровителем искусств, и его студия служила…
– …временным убежищем? – подсказал журналист.
– Я, видите ли, – осторожно добавила мисс Берри, – работала в мастерской Пеннимана много лет назад.
Он выразил удивление, а потом спросил, собирается ли она прийти на открытие выставки Грэма.
– Я не собиралась, но…
– Почему бы вам не прийти, мисс Берри? Я лично буду наливать вам шампанское.
– Может быть, приду. Я никогда не трачу времени на вернисажи, но вы кажетесь мне интересным молодым человеком. Ваш энтузиазм воодушевляет.
– Как мне там найти вас, мисс Берри?
– О, вы увидите меня. Седые волосы, челка, и я хромаю. И глина под ногтями.
Довольный тем, как убедителен он был, Квиллер положил трубку и на подъёме закончил статью о Максе Сорэле. Он отдал её Райкеру и уже собрался было уходить, когда зазвонил телефон.
Мужской голос произнёс
– Это вы пишете статьи о ресторанах?
– Да, колонку для гурманов веду я.
– Я желаю дать вам совет. Чтобы ни строчки о «Телячьих нежностях».
– Почему это?
– Нам ни к чему, чтобы газеты печатали что-либо о них, понятно?
– Вы связаны с этим рестораном… сэр?
– Я просто предупреждаю вас. Делайте, как говорят, а то потеряете больше половины рекламы. – Послышались короткие гудки.
Квиллер рассказал о звонке Райкеру:
