Что сам делаешь ради ублажения плоти своей, то и с тобой делают. Я взял на заметку любопытный психологический факт: несказанную радость, упоение свободой, когда, оставив Верну, я гнал сквозь безлунную мглистую ночь домой и в окнах моей «ауди», как пшеничные колосья в поле, колыхались тени домов и ликующе возносились переливы полузабытого Скарлатти.
Мне пришла мысль, что, испытав чувство покоя post coitum, подле Верны, непоколебимую уверенность в существовании высшего начала и ощущение, что наше соитие — живое тому доказательство, я впал в ересь, подобную той, за которую церковь громогласно предавала анафеме катаров и так называемых братцев фратичелли: мерзостное дело — беспредельно раздвигать границы Божьего всепрощения. Mas, mas...
2
Первым на вечеринку явились Клоссон и его маленькая сухонькая миловидная жена Пруденс с ясными голубыми глазами, но яркими и какими-то тяжелыми зрачками, похожими на эмалированные бусинки, отлитые многолетней приверженностью к здоровой пище, омовениям весенней водой, воинствующему пацифизму и доброте, лишенной каких бы то ни было иллюзий. За ними пришли Вандерльютены, которые придали нашему сборищу наигранное многоцветье рекламы кока-колы на телевидении, и Эд Сни: наш друг в эти дни «выяснял отношения» с миссис Сни и вместо супруги пригласил выпускницу с реденькими льняными кудельками на голове, мечтательным взором и узкими бедрами, специалиста по темным местам в священных книгах, — их отношения давно перестали носить чисто академический характер. Ребекка Абрамс привела возлюбленную, розовощекую приземистую англичанку, которая могла порассказать массу интересного о черепках глиняных сосудов культур Мочика и Наска, а миссис Элликотт — сына от одного из своих многочисленных неудавшихся браков, высокого лысого, постоянно моргающего мужчину средних лет, страдающего тиком, отчего его рот то и дело дергался к уху. На нем был отлично сшитый пиджак, но трудно было отделаться от ощущения, что одевается он не сам, что пуговицы ему застегивали чьи-то чужие руки. Любовница Ребекки, напротив, каждодневно влезала в один и тот же костюм из шотландки, одинаково пригодный для того, чтобы копаться в земле и посещать вечеринки. Шотландка была такой плотности и переплетения, что пробуждала зависть у любого поклонника твида вроде меня.
Я пригласил некоторых своих студентов-выпускников, но никто не мог заподозрить меня в интрижке с Карлисс Хендерсон. Та крутилась около пышноволосой англичанки, выпытывая, верно ли, что в доколумбовых культурах глиняные изделия мастерили, как утверждает патриархальная доктрина, мужчины; лично она была твердо убеждена, что это — дело женских рук. Переступая ногами в низких грязно- коричневых туфлях без каблуков, англичанка радостно заявила, что женщина у инков была попросту тягловой силой. Ей возразила жена долговязого экономиста, большого любителя покрасоваться на телеэкране, прошлой зимой она ездила в Мачу-Пикчу. Супруг боливийской поэтессы, которая была
Так оно и шло. На вечеринке было множество других гостей, которых я не назову в своем рассказе, но каждый из них в силу происхождения, интеллекта или редкой привлекательности претендовал на исключительность. Словом, это был «избранный круг», как выражались в старой доброй Новой Англии.
Я вертелся, точно белка в колесе, встречал гостей, знакомил друг с другом, глупо фыркал от смеха, выслушав глупый анекдот, старался припомнить имена детишек, кошечек, собачек, чтобы поддержать разговор. Цокая каблуками, Эстер то и дело бегала на кухню, где бездельничали две поразительно стеснительные девицы-ирландки, нанятые разносить закуски. Разноголосый разговор в гостиной вдруг взорвался общим кликом возмущения очередной чудовищной ошибкой президента, возложившего цветы на каком-то немецком кладбище. Тут же началось усиленное полоскание персоны Рейгана. И вообще, по глубочайшему, правда, не проверенному практикой убеждению пикейных жилетов с богословского факультета, они управляли бы страной гораздо лучше, чем любой избранный президент. И тем не менее казалось, что все мы заключены в ясной, не засоренной лишними мыслями голове нашего президента, обитаем в каком-то дутом пузыре невероятного объема, который в один прекрасный день может лопнуть, и оставшиеся в живых будут с тоской вспоминать прежнюю американскую жизнь как сущий рай.
Я давно хотел познакомить Дейла с Кригманами. К счастью, они пришли одновременно. Дейл в своем сером костюме при пестром, ярком галстуке, был на редкость длинный, бледный, исхудавший, тогда как все пятеро Кригманов излучали здоровье и благожелательность. В торжественных случаях Майрон и сын всегда придумывают что-нибудь экстравагантное. На прилегающих друг к другу лужайках позади наших домов раньше росли форзиции и магнолии, а теперь кизил и азалии, и старшие Кригманы ради забавы сплели себе на голову венки из веточек розовой азалии. Три их дочери ограничились тем, что воткнули по цветку в свои полупанковые прически. Эти
— Обсудите с Майроном ваши теории. Он настоящий ученый, не то что я, и может подбросить вам пару-тройку идей.
— Новые теории? — с живостью откликнулся Кригман. Жадность его до науки была так же велика, как и жажда хорошего вина и хорошей жизни. Благодаря волчьему аппетиту голова и грудь у Кригмана сблизились, крупное смуглое лицо осело в плечи, отвислые подбородки поглотили узел галстука. Три дочки — у каждой свой оттенок узорчатой пастельной блузки и мешковатых коричнево-желтых штанов — окинули Дейла критическими взглядами и поспешили в гостиную. Смотреть и впрямь было не на что. Дейл выглядел ужасно и чувствовал себя ужасно: внутри его точил червь.
— Погодите, приятель, — сказал Дейлу Майрон. — Без бокала в руке теории не воспринимаю.
В гостиной Кригманов встретили театральные объятия Эстер. Глаза Дейла (их холодная голубизна немного потеплела с тех пор, как мы познакомились) устремились поверх моего плеча на его любовницу в роли жены и в нарядном, с оборками платье, но я задержал его в передней у скамьи, заваленной грудой богословских книг, как будто волны потревоженной веры достигли и моего порога.
Я нагнулся к его уху и спросил заботливо-заговорщическим тоном, каким разговаривают с больным:
— Ну и как — движется?
— Простите, вы о чем? — Глаза Дейла потускнели, и, не поворачивая головы, я видел, как в зеркале заднего вида, что Эстер выходит из поля его зрения.
— О вашем проекте, — настойчиво пояснил я.
— А-а... выявляются кое-какие интересные вещи. Правда, я еще не выработал единой методологии... может быть, недельки через две-три, когда у дневной смены кончится аврал...
— К июню от вас ждут что-нибудь весомое, — напомнил я ему, — чтобы продлить грант.
Дейл отвел взгляд от гостиной, где могла появиться Эстер, и глянул мне, своему другу и врагу, прямо в глаза. Я чувствовал, как он напрягся, как старается быть честным.
— Может быть, его и не стоит продлевать, профессор Ламберт. Может быть, вся эта затея мне не под силу...
— Чушь, — возразил я. — Вздор. Вы убедили даже меня, а я с пятнадцатилетнего возраста считаюсь оголтелым физеистом... Кстати, как вам показались кригмановские девицы? Может быть, слишком молоды, но что-то подсказывает мне, что вы любите молоденьких. — То была порядочная пошлятина, но вечеринки развязывают язык, часто и не такое услышишь даже от хороших людей.
— Не успел разглядеть их как следует. Но на первый взгляд довольно стандартны. — И новый прилив откровенности: — И особого желания обсуждать с их папашей мои теории тоже нет. Мне и самому они сейчас кажутся странными...
В его вьющейся каштановой шевелюре, падающей на лоб, вероятно, чтобы скрыть редеющие виски,
