Не загоняйте убийцу в угол

привычной действительности, лета, своей жизни и благополучия, он чувствовал себя тут неуютно.

– Прекрасно, – сказала судья де Марко, когда они закончили. – Если вы вдруг вспомните еще какое- нибудь имя, прошу вас незамедлительно сообщить об этом суду.

– Конечно, – ответил врач, – но я надеюсь, вы не думаете…

– То, что я думаю, сейчас не имеет значения, – прервала его судья.

– Да-да, конечно… я забыл… извините.

– Еще один вопрос. Вы полагаете, убийца умел обращаться с оружием, каким бы оно ни было?

Фернандо Аррьяса помолчал, словно пытаясь осознать вопрос. Затем он помотал головой, хотел что-то сказать, но не проронил ни слова.

– Так что? – настойчиво повторила судья.

– Ну… Вас интересует только то, в чем я уверен или мои предположения?

Судья чуть заметно улыбнулась.

– Ваши предположения, поскольку убежденности у вас, как я вижу, нет.

– Да, это правда, – признался свидетель. – Категорические утверждения были бы непростительной самонадеянностью с моей стороны, потому что я не осматривал тело внимательно; на мой взгляд, удар был нанесен неопытной рукой: я сужу по направлению разреза и по глубине раны.

– Очень интересно. Что вы имеете в виду, когда говорите о глубине?

– Я хочу сказать, что разрез слишком глубокий, как будто убийца хотел подстраховаться, полагаясь не на точность удара, а на его силу: он хотел быть уверенным что перережет сонную артерию даже при неточном ударе. Ведь если перерезать только яремную вену, человек сразу не умрет и его даже можно спасти, при условии, что помощь оказана вовремя. Сначала идет яремная вена, а под ней – сонная артерия.

Судья де Марко молчала, задумчиво крутя лежавшую на столе ручку. Потом снова взглянула на врача.

– Пока все. Я прошу вас не уезжать, поскольку в ходе расследования может возникнуть необходимость допросить вас повторно, – сказала она.

Доктор Аррьяса привстал, но судья жестом остановила его, повернулась к машинистке и сказала:

– Дайте свидетелю прочитать протокол и пусть он подпишет. Я вызову вас, когда придет следующий свидетель, – и она снова с головой ушла в свои мысли, дожидаясь, пока будут выполнены все формальности. – А сейчас, – неожиданно сказала судья, выходя из задумчивости, когда врач подписал протокол, – пожалуйста, оставьте нас наедине.

Доктор Аррьяса и судья де Марко проводили взглядами секретаря суда и машинистку, которая вышла последней с застывшей на лице неловкой улыбкой.

– А теперь давай займемся предположениями, – сказала Мариана, и в лице ее не осталось и следа недавней суровости. – Как видишь, Фернандо, допросы носят официальный характер.

– Знаешь, – отозвался Фернандо, и в голосе его отчетливо звучало облегчение, – ты была совсем не такой, как всегда. И это производит впечатление, – добавил он. – Еще какое!

– Но ведь и ты, наверное, ведешь себя по-другому, когда принимаешь больных. И разговариваешь, наверное, иначе, разве нет?

– Пожалуй, но не до такой же степени. Когда ко мне обращаются друзья, то я и на приеме разговариваю с ними гораздо сердечнее, чем может себе позволить судья у себя в кабинете.

– Тут ты прав. Мне интересно твое мнение относительно другой стороны дела. Как я тебе уже сказала, все это из области предположений, поэтому я и не стала говорить об этом под протокол. Но хватит ходить вокруг да около. Интересует меня вот что: как ты считаешь, можно предположить, что убийца живет неподалеку от Сан-Педро?

Фернандо ответил быстро и твердо, словно давно, еще во время допроса, ждал этого вопроса:

– Предположение кажется мне немыслимым, но, хотя это и звучит парадоксом, учитывать его нужно.

Судья де Марко молча смотрела на него.

– Более того, – продолжал развивать свою мысль Фернандо, стараясь не молчать: в воцарившейся тишине, он чувствовал себя неуютно под взглядом судьи, – я боюсь, что так оно и есть.

Судья откинулась на спинку стула, запрокинула голову и несколько секунд разглядывала потолок. Потом пристально посмотрела на Фернандо и сказала:

– Найдется немало людей, которым известны порядки в доме судьи Медины: разносчики, почтальоны… ну, в общем, их немало. И не исключено, что, если кто-то намеревался убить судью и присматривался к дому, то ему не составило большого труда выяснить все эти подробности. Поэтому совершенно не очевидно, что убийца живет где-то здесь. Почему у тебя сложилось такое впечатление? Ты не обязан отвечать – мы просто разговариваем, это не официальный допрос.

– Но… – начал было Фернандо.

– Но, – ответила она.

Фернандо несколько секунд подумал. Потом глубоко вздохнул и сказал:

– Я только об этом и думаю, просто покой потерял. Проблема в том, куда делся убийца, совершив преступление. Где он скрылся? Я знаю, что рассматриваются разные версии, но какие могут быть сомнения: этот человек живет где-то среди отдыхающих, – другого объяснения просто нет.

– А в чем ты тут видишь проблему, Фернандо? – спросила судья де Марко.

Карлос взглянул на часы, а потом на сплошь затянутое тучами небо. Его вызвали в суд как свидетеля, и времени до назначенного часа оставалось все меньше и меньше. Сначала он сильно занервничал. Не может быть, чтобы его заподозрили спустя всего сорок восемь часов после того, как обнаружили труп. По логике вещей, его вообще не могли заподозрить, но Карлос Састре всегда настороженно относился к случайностям – они были его фобией, даже когда играли ему на руку: например, благодаря чистой случайности он узнал судью Медину. Получив вызов в суд, Карлос сразу же стал припоминать все свои действия, шаг за шагом, еще раз проанализировал план в целом и не нашел ни малейшей зазубринки, ни единой ошибки. Немножко царапало только воспоминание о прислуге в доме Аррьясы с его пляжной сумкой в руках; кроме того, было неясно, оставлял ли он опасную бритву в ванной на виду или нет. Допустим, они нашли опасную бритву или кроссовки – что представлялось просто невозможным, вероятность этого была крайне мала, – а Дора разбирала его сумку, опознает ли она эти предметы? Но разбирала она ее или нет? Карлос вспомнил, как он вышел из дома Аррьясы под взглядом Доры – по всей видимости, под взглядом, тут же поправил он сам себя, – и решил, что одно дело – его душевное состояние, а совсем другое – как все обстояло в действительности. Что же до Хуаниты и его опасной бритвы, то по мере того как шло время, Карлос все больше и больше склонялся к мысли, что девушка не знала о ее существовании. Конечно, он очень торопился, когда обдумывал план в целом, и мог оказаться на грани разоблачения, но этого не случилось – план сработал, и, самое главное, Карлос добился своего. Старый судья уже сорок восемь часов жарился в аду, а он те же сорок восемь часов провел на земле, свободный, вне всякой опасности и влюбленный в потрясающую женщину. Разве все это нельзя считать наградой? Если существует справедливость в поэтическом смысле, то его положение можно считать наградой. Карлос жалел лишь о том, что он не столкнулся с этим хвастуном, тщеславным невеждой и садистом раньше; да еще о том, что выбранная им для судьи Медины смерть помешала тому узнать его, Карлоса, перед смертью – в этом он был уверен. Оба соображения несколько притупляли удовольствие от свершившейся мести. Но Карлос прекрасно знал по собственному опыту и любил повторять, что никому никогда не удается сфотографироваться так, как хочется. И если он загнал этого зверя, то там было не до фотографа. Заменить объектив фотокамеры мог бы только взгляд самого судьи, запечатлевший момент собственной смерти и понимание ее причины.

Думая об этом, Карлос продолжал собираться. «С другой стороны, – рассуждал он, – судья не мог меня узнать: ведь не узнал же он меня на том вечере у Сонседы». Карлос подбирал галстук, который выделялся бы на фоне его строгого пиджака в еле заметную полоску, – смелый галстук, как бы бросавший вызов необходимости явиться в суд. Карлос вспомнил судью де Марко в доме убитого; вспомнил, как та осматривала место происшествия – по всей видимости, она занималась именно этим, – прежде чем разрешить увезти тело. Кроме Хуаниты с ее теткой да Фернандо Аррьясы в доме не было ни одного постороннего, только полицейские и судья. Поэтому сегодня утром, как только ушел полицейский,