доньи Чело один за другим воцарялись в доме. И только жене Рамона разрешалось – пока не приехал муж – жить на верхнем этаже башни. Этот ритуал всегда завораживал Карлоса. Хижина находилась в дальней части усадьбы, и семейство Сонседа решило сдать домик, поскольку не могло быть и речи о том, чтобы кто-нибудь из родственников поселился пусть и неподалеку, но не под крышей семейного очага. Карлос понимал, что рано или поздно Хижина превратится в домик для гостей, но пока была жива донья Чело, Хижина оставалась его летним прибежищем. Домик этот пустовал, пока семейство Аррьяса в первое же лето, когда им удалось заманить Карлоса в Сан-Педро-дель-Мар в надежде, что ему тут понравится, не уговорило донью Чело сдать на будущее лето Хижину их другу, одинокому, замкнутому мужчине, который в этом году гостил у них две недели. Немалую роль сыграл и сам Карлос, в котором донья Чело увидела воспитанного, немного рассеянного и тонкого мужчину, – качества, которые она умела ценить. У Карлоса была отдельная дверь в стене, огораживавшей усадьбу, но он пользовался ею только в исключительных случаях. Именно к этой двери он и спешил сейчас прямо через поле, попрощавшись с Аной Марией и Сонсолес и пообещав позвонить, чтобы согласовать планы на вечер.
Поведение Доры оставалось загадкой для него. Впрочем, в глаза ему бросилась только ее серьезность, но, сколько Карлос ни силился, он не мог вспомнить, как она обычно держалась. Да, она не была такой открытой и общительной, как Хуанита; немножко себе на уме, Дора всегда вела себя более сдержанно, по крайней мере, с ним, и все-таки ее подчеркнутая серьезность беспокоила Карлоса.
Сейчас он торопился как можно скорее открыть сумку и не просто увидеть ее содержимое, но – главное – посмотреть, как оно сложено. Карлос ругал себя за медлительность, за то, что не помешал девушке укладывать полотенце и плавки в сумку; он боялся не вспомнить, в каком порядке все было сложено, – другими словами, не понять, что могла увидеть Дора, вынимая полотенце и плавки. А если кровь пропитала рубашку? Если видны пятна? Да нет, все было уложено в пластиковый пакет, и, чтобы увидеть содержимое, Доре пришлось бы его разворачивать. Способна ли она на это? Впрочем, она могла развернуть его машинально, если искала, например… Как ни крути, а жизнь непредсказуема: окажись его плавки сухими, сумка спокойно дожидалась бы его там, где он ее оставил. Зато как просто устроилось все с обедом в доме Аррьясы! Они оставили его обедать, а потом и отдыхать, – а ведь случись иначе, Карлосу пришлось бы менять свой план. Жизнь непредсказуема, поэтому он решил действовать по обстоятельствам. Нужно было остаться у Аррьясы как бы невзначай, ни о чем не договариваясь с ними заранее. Все, что казалось случайностью, было ему на руку, поскольку исключало преднамеренность. Да, это так, но случай, как флюгер по воле ветра, поворачивается то в одну, то в другую сторону. К счастью, сегодня у Аны Марии и Фернандо за обедом не было гостей, и все вышло само собой, естественно, – как он и хотел. А потом…
Потом произошло то, что и должно было произойти.
К восьми часам вечера в доме Аррьясы собралось гораздо больше народа, чем обычно. Общество расположилось под портиком; все кресла, стулья и даже скамеечки были развернуты к естественному центру – широкому и внушительному плетеному дивану и двум таким же креслам. Устроившись на диване, хозяйка дома направляла общую беседу, не теряя при этом из виду прислугу, которой она то и дело отдавала какие-то распоряжения. Возбужденно обсуждалась только одна тема, и разговор – если так можно назвать сливавшиеся в общий гул обрывки фраз и неразборчивые слова – крутился вокруг смерти судьи Медины. Почти все высказывали свои предположения с той страстностью, с какой одержимый азартом игрок кидает на стол карты, повинуясь лишь своему внутреннему голосу. Фернандо Аррьяса отказался от попыток придать этому сумбуру хоть какое-то подобие беседы и, стушевавшись, ушел в гостиную, где терпеливо дожидался, пока гостям надоест гвалт и обмен мнениями станет более осмысленным.
Он смотрел на них, и на душе у него становилось все горше. Кто-то присел рядом; Фернандо повернулся, но не узнал гостя, и тот, мягко улыбнувшись, представился:
– Лопес Мансур.
Фернандо хлопнул себя по лбу.
– Ну, конечно! – воскликнул он. – Прости, я тебя не узнал.
– Это вполне естественно, – перебил его Мансур.
– Мы ведь встречались пару раз, не больше. И в такой же толчее.
– Да, конечно. И все-таки… Ты с Кари? Она где, там?
– Там, по уши увязла в этой борьбе: они стараются перекричать друг друга и не дать соседу слова вымолвить.
– Да уж, – согласился Фернандо. – Я просто не понимаю, как они дошли до этого состояния.
– Ну, это главное событие лета, – сказал Мансур, откидываясь в кресле и с удовольствием вытягивая ноги.
– Поэтому их трудно упрекнуть. Но тебе это неприятно, да? Ты ведь врач?
– Да, ты угадал. Мне, действительно, неприятно, когда смерть превращают в повод для пустой болтовни. Это… даже слова не подберу… бесчеловечно, пожалуй.
– Неприлично? – подсказал Мансур.
– Да, неприлично и недостойно: ведь в свой час смерть придет к каждому из нас. Если бы они хоть на минуту задумались об этом, то, может быть, не вели бы себя так. Да и мы тоже.
– Кто же смеется в повозке, которая везет его на эшафот?
– Вот именно. Твоя фраза?
– Нет. Джона Донна.
– А… – протянул Фернандо в некотором замешательстве.
– Но с этим ничего не поделаешь. Внутренняя пустота, нездоровое любопытство…
Мужчины помолчали.
– Я почти ничего не знаю, мы ведь только приехали, – первым заговорил Мансур. – Но Кари сказала мне, что убитый – известный и уважаемый судья, уже на пенсии.
– Да, человек старой закалки и, по правде говоря, малоприятный. Я не люблю людей незыблемых убеждений и предубеждений, но… – тут Фернандо запнулся и после секундного замешательства добавил: – Говорят, он был очень хорошим юристом.
– Да уж, – не без ехидства заметил Мансур, – ничего нет хуже юристов с незапятнанной совестью, почтенных магистров, которые толкуют закон с позиций своей морали.
– Во-первых, мы этого не знаем, а потом, кто ж это осудит? Да, судья Медина был скроен по старинке, и, наверное, он ошибался, но ведь все ошибаются по тем или иным причинам, а в его профессионализме, насколько я знаю, нет оснований сомневаться. И это не повод, чтобы перерезать человеку горло.
– Ему перерезали горло?! Какой ужас! Как это произошло?
– Честно говоря, я сам толком не знаю. Делом занимаются полиция и судья де Марко.
– А что говорят о мотивах убийства? Может, месть? Ведь в замкнутом провинциальном мирке причина убийства всегда или земля, или рога.
– Да нет. Это-то и есть самое странное…
– Какая жестокость! – прервал его Мансур. – Перерезать человеку горло – что за зверство!
– Да, на первый взгляд так и кажется. Но судья де Марко, наоборот, считает, что это преступление… ну, скажем так, особое. И когда она это сказала, я с ней согласился.
Лопес Мансур удивленно посмотрел на него:
– Что ты имеешь в виду?
– Слова судьи де Марко мне показались очень точными. Чтобы понять, надо видеть это своими глазами… Судье перерезали горло одним резким движением, но без излишней жестокости: сила удара была точно рассчитана, и в комнате все на своих местах. Там не зверство – там тайна, понимаешь?
Голоса под портиком вдруг зазвучал и еще громче и неожиданно смолкли. Удивленные странной тишиной, мужчины обернулись: все ждали, пока Сонсолес Абос поговорит по сотовому телефону, а та жестами призывала собравшихся помолчать. Потом женщина отошла в сторону и повернулась к остальным спиной; она кивала, соглашаясь с невидимым собеседником. Фернандо и Лопес Мансур, переглянувшись, поднялись и вышли из дома.
– Что случилось? – спросил Фернандо у Аны Марии, мотнув головой в сторону Сонсолес. Но жена жестом попросила его помолчать; все ждали, пока Сонсолес кончит разговаривать. Наконец, та выключила сотовый телефон и развела руками. У всех вырвалось разочарованное «о!».
