— Ты помнишь, как это было?
Я, склонившись, смотрю на нее предостерегающе, с видом строгого порицания: не стоит обращаться к прошлому, это чересчур опасно и может повредить нашей дружбе.
— Я знаю, что помнишь, — продолжает Луиза. — Всякий раз вспоминаешь, когда смотришь на меня, я же вижу. Женщина знает, когда она желанна. Я хочу сказать: по-настоящему желанна.
Никакие слова в голову не идут. Я легким толчком захлопываю дверцу машины и слышу через открытое окно, как Луиза на итальянском называет таксисту адрес. Еще миг — и след ее простыл, затерявшись в вихре неуемного неаполитанского уличного потока.
Если она и собирается прийти, то опаздывает. Минут на двадцать уже. Я стою в арочном проеме входной двери в «Кибер-Данте» с видом буржуа на отдыхе, с удовольствием проводящего время под солнцем, беспечного, расслабленного, такого же свободного от стеснений и тягот, как и покрой его одежды. Я исполнился средиземноморского умиротворения: не совсем абориген, но уж точно не какой-нибудь северянин, живущий среди измороси тумана. Если вселяется в вас ощущение сладострастия жизни, то потому, что для духовной близости здесь мало места — все заполнено чувственностью, торжествуют плотские наслаждения. Солнце и море действуют безотказно. Невзирая на сумрак, грохот и вонь большого города, неизменно и непреодолимо влияют они на местных жителей. Меняюсь и я под их воздействием. Даже укрывшись тут, в дверном проеме, в самом сердце старого города, я все равно чувствую себя человеком, бредущим по солнечному пляжу.
Я погружен в глубокую задумчивость, из которой меня резко выводит остановившийся рядом мотороллер «веспа». Это Джованна.
— Presto, — говорит она. — Presto.[53]
Я не двигаюсь, будучи не в состоянии сообразить, чего она хочет.
— Inglese! — резко выкрикивает Джованна и кивает в сторону свободного сиденья позади себя. — Presto!
В конце концов я подчиняюсь, и через считанные секунды, сделав широкий круг по площади, мы протискиваемся через хаотичное скопище машин на дороге, выскакиваем на магистраль и несемся к Каподимонте и к холмам, окружающим город. Езда довольно рискованная, а я никак не разберу, за что мне держаться. Тем временем Джованна, петляя, то врезается в поток машин, то выскакивает из него. Поначалу я находил странным, что она, не желая быть замеченной в моем обществе, выбрала подобный способ передвижения, но потом, оглядевшись вокруг, заметил, что сотни таких же «весп» снуют по Неаполю вдоль и поперек: мы стали частью этой стаи. Начинаю чувствовать себя молодым и бодрым. Моя новая рубашка полощется на ветру как сумасшедшая.
Когда позади остаются последние окраины города, дорога становится свободнее, и мы лихо несемся по ней. Скорость приличная, мимо мелькают оливковые рощи, поля цитрусовых деревьев, виноградники. На секунду приходит мысль, не везут ли меня куда-нибудь в укромное местечко с определенной целью, однако ощущение бодрости вытесняет предчувствие опасности. Оглядываюсь: Неаполь внизу под нами, громадный амфитеатр, сползающий в залив.
Уже за городской чертой проезжаем еще несколько миль, прежде чем останавливаемся на обочине узкой дороги, поросшей по обеим сторонам высокими деревьями с сомкнувшимися кронами. Пронизывая их, с веток и листьев нисходит золотисто-зеленый свет. Я слезаю с мотороллера, Джованна ударом ноги откидывает упор и ставит на него «веспу». За деревьями лоскутное одеяльце из виноградников, поднимающихся по склонам неглубокой долины. Настают сумерки.
Джованна ведет меня прочь от дороги к рядам виноградных лоз. Сине-черные грозди свисают тяжело и сочно. Джованна шагает без спешки, что меня успокаивает. Спрашиваю вполголоса:
— Джованна, мы куда идем?
Она не отвечает. Минут через пять доходим до постройки, сложенной из серого крошащегося камня. Выглядит постройка заброшенной: черепичная кровля пробита и осыпалась, деревянные ставни на окнах потрескались, некоторые сломаны. Вход похож на ворота конюшни. Джованна приоткрывает верхнюю часть ворот, потом пинком распахивает нижнюю и входит внутрь. Я остаюсь снаружи. Мне немного не по себе. Со штанин стряхиваю пыль, поднятую колесами мотороллера.
Вспыхнула спичка, и я шагаю вперед посмотреть, как выглядит постройка внутри. Джованна держит блюдечко со свечой и машет мне: входи. В пол вделаны два кирпичных круга каждый футов по десять в диаметре с большими гнездами-дырками посередине. По стенам свалены старые бочки, дерево их прогнило, а ободья проржавели. Тонкие трубы, некогда закрепленные вдоль стен на кронштейнах, свисают наподобие фрагментов какого-то крупного, но хрупкого скелета, который разваливается сам собой. Понятно, что это бывшая винокурня, но запахов продуктов брожения нет и в помине. Есть пара лавок. Столик. Сор заметен в угол.
Джованна ходит вокруг, зажигая свечи. Нас окутывает рассеянный мерцающий свет, язычки пламени весело пляшут на сквозняке из множества щелей в стенах, окнах, крыше.
Я сажусь на столик. Джованна — на краешек одной из лавок.
— Кто ты? — спрашивает она, глядя на меня в упор темными глазами.
— Я никто, — отвечаю я, желая казаться загадочным, но звучит это мелко и выспренне, а потому я добавляю: — Просто турист.
— Ты никто, просто турист, но ты в суде, а потом и в тюрьме.
Я молчу, слегка ерзая на столике.
— Кто ты? — снова спрашивает Джованна.
Не знаю почему, только вместо того, чтобы объяснить ей все и тем самым снять ненужные вопросы, я говорю:
— А кто хочет это знать? — Голос у меня ломается: мою тревогу можно уловить на слух.
Джованна, похоже, и не думая отвечать, усаживается поглубже на лавку и упирается спиной в голую каменную стену.
— В суде тебя показали по телевизору с Il Presidente, Масканьи. Это нехорошо. Мой брат, он очень сердитый. Моя бабушка.
Незачем спрашивать, кто такая ее бабушка. Детали не имеют значения, все, что нужно, я уже знаю: я вызвал неудовольствие двух могущественных, мстительных людей.
— Зачем ты меня сюда привезла?
— Я должна им сказать, кто ты такой… — В голосе Джованны звучат умоляющие нотки. Начинаю подозревать, что ей приказано учинить мне что-то вроде допроса. Но по какой-то причине и ей самой хочется все выяснить. Ради меня или нет — я не знаю.
— Джованна, — разъясняю я, — ничего в этом нет. Никакой тайны. Я знаком с женой президента Масканьи. Она англичанка. Мы дружим. Когда мы познакомились, он пригласил меня в суд. Ему показалось, что меня это заинтересует, вот и все. Я и в самом деле тут как простой турист. Ты должна мне поверить.
— В тюрьме. Такое невозможно. — Джованна не может мне поверить.
— Он это устроил. Уверяю тебя. Там было много людей. Журналисты…
Она в задумчивости кладет ладонь на грудь и спустя секунду-другую говорит:
— Жена… Lei e bella, no?[54]
Я понял и согласно кивнул: красивая.
Со своей скамьи Джованна устремляет взгляд поверх виноградных давилен в открытую дверь и дальше — в сумерки. Теперь в постройке вполне уютно благодаря контрасту теплого света внутри и ночной тьмы снаружи.
— Ты не понимаешь Неаполь, — произносит она задумчиво. — Тебе надо быть осторожней и не связываться с плохими людьми.
— Теперь я это понимаю.
— Ты не приходить?
— Точно. Можешь заверить свое семейство.
Джованна трижды кивает, взвешивая мои слова. Впервые за вечер она улыбается, вообще впервые с тех пор, как мы встретились. Улыбка делает ее совсем юной, но к тому же напоминает, как одинока
