половины к этому времени уже доносился громкий, вырвавшийся на волю смех.
Прошел еще час, и мне вдруг захотелось сделать нечто такое, о чем я еще с утра и подумать не мог. Вряд ли это был результат Метта-бхаваны, скорее — всего курса в целом. Я направился к домику, где провел десять ночей, и, на мгновенье замешкавшись, постучал в дверь соседа. От толчка дверь приоткрылась, и я увидел пустое помещение: ни постельного белья на кровати, ни чемодана в углу… Мой «козел отпущения» собрался и уехал еще до Метта-бхаваны. И я впервые подумал, что на душе у него все эти дни было явно неладно.
Оставалось еще несколько часов медитации, но, как и предупреждал Учитель, медитировать не получалось. Все были возбуждены и ждали освобождения. Правило «сегрегации полов» все еще действовало, и мужская и женская половины лагеря по-прежнему были разделены «берлинской стеной», но Рон уже успел поругаться со своей молодой женой, и еще какая-то пара перемигивалась возле входа в зал медитации.
Вечером, убедившись, что обезьяны на время исчезли, я взобрался на крышу, чтобы сделать фотографию лагеря. Я нацелился на свой домик и уже собрался нажать на кнопку, когда заметил в видоискателе темное пятно — в самом центре объектива сидела божья коровка и не собиралась никуда улетать. Я выдвинул объектив — насекомое продолжало сидеть как ни в чем не бывало; я потряс фотоаппаратом — не помогло. И мне вдруг стало смешно: это мой фотоаппарат, я хочу сделать снимок, но мне мешает вот такая шмакодявка! И я не то что прихлопнуть, даже просто щелкнуть ее, чтобы слетела, не хочу! Я смотрел на объектив: крошечное существо в красном плаще с черными пятнами сидело передо мной и перебирало то усиками, то лапками. У меня не было к нему никакой любви. Одно только уважение.
С момента окончания курсов прошло меньше недели. Все эти дни я был занят одним-единственным делом: писал эти записки. Я писал их в кровати — перед тем, как уснуть или встать, в кафе — в ожидании еды, во время и после нее. Я писал даже на ходу! Не было ни одной минуты, чтобы я не думал о Випассане. Впрочем, нет — по утрам, а иногда и по вечерам, я спешил в лагерь, чтобы час помедитировать вместе с прочими «старыми» студентами. И тогда старался не думать ни о чем.
Я исписал две шариковые ручки и несколько блокнотов. Надоел всем до чертиков в интернет-кафе, стараясь с утра занять «свой» компьютер. Давно уже — а может, и никогда! — я не работал с таким сосредоточенным упрямством. Мне хотелось закончить рассказ по горячим следам, до того как поблекнут впечатления. Кажется, я успел. Потому что и сейчас, когда поставлена последняя точка, я продолжаю жить тем, что со мной происходило в те десять дней.
Я написал о том, через что прошел и что чувствовал на самих курсах, но не сказал о том, что мне эти курсы дали, — не подвел итог. Думаю, сейчас самое время.
После курсов я заметил, что стал больше наблюдать за самим собой: за своим телом, мыслями и чувствами. Прежде чем начать реагировать на что-то — особенно если это что-то меня раздражает, — я нацеливаю внутренний взгляд на кончик собственного носа и начинаю старательно дышать. В большинстве случаев мне почти сразу удается вернуть душевное равновесие.
Не сомневаюсь: то, как я работал эту неделю, и то, что этот текст вообще состоялся, — тоже результат Випассаны. Благодаря ей я теперь могу так сосредоточиться, что меня не отвлекают ни крики соседей по комнате, ни разговоры в интернет-кафе, ни музыка над ухом. Я научился не реагировать на внешние раздражители — не злюсь, не пытаюсь заставить других сделать так, как хочется мне!
Но есть и печальные наблюдения. Прошла всего неделя после окончания курсов, я закрываю глаза, и, как когда-то до Випассаны, черное пространство моего внутреннего зрения пересекают огненные кометы, вспышки и размытые бледные пятна. Все, чего я достиг, понемногу исчезает. Я уже не только не могу привести себя в состояние бханга — даже избавиться от «слепых пятен» и почувствовать все тело удается далеко не всегда. А еще Випассана не сделала меня счастливее. После курсов у меня так и не появилось то потрясающее чувство, которое так часто возникало в детстве, когда, казалось, весь мир подчиняется твоей воле, словно ты дирижер, управляющий огромным мировым оркестром. Впрочем, может, это и есть то, что называется «эго», то, от чего следует избавляться? Не знаю. Зато теперь мне кажется, что важнее, чем быть счастливым, не быть несчастным. Беда в том, что не у кого об этом спросить: Надежда Яковлевна Мандельштам умерла больше четверти века тому назад. Не у Будды же спрашивать, в самом деле?
На четвертый день после окончания курсов я сидел в итальянском кафе, возведенном неким Ником над пропастью Маклеод Ганжа. Кафе так и называлось — «У Ника». Я заходил сюда каждый день из-за сравнительно неплохого кофе, из-за потрясающего вида и просто потому, что здесь мне хорошо писалось.
Майк пришел сам по себе, подсел ко мне за столик, заказал завтрак по-фермерски — омлет с помидорами, луком и картошкой — и попытался завести разговор. Мне говорить не хотелось, у меня было настроение поработать. Две-три следующих страницы уже сложились в голове, оставалось лишь перенести их на бумагу. Но Майк этого не знал…
Он работал таксистом в Австралии. «Ты же знаешь, что такое работа таксиста? Каждый день у тебя в кошельке куча „нала“, который не дает тебе спокойно жить. Одни пьют, другие идут по бабам, третьи делают и то и другое. Я — играл. Я ходил в казино каждый день, чтобы спустить там все, что зарабатывал».
На вид Майку было лет шестьдесят пять, и я удивился, когда он сказал, что ему только что исполнилось пятьдесят. Мы вместе были на курсах. После завершения десятидневной медитации молчания большинство студентов стремилось встретиться, провести хотя бы один вечер вместе, чтобы узнать побольше друг о друге. Майк казался нелюдимым. При встрече он здоровался и, не давая себя втянуть в долгие разговоры, немедленно уходил. Поэтому я удивился, когда он, возникнув в дверях кафе, подсел ко мне. Делать нечего, надо было разговаривать.
В первый раз Майк прошел десятидневные курсы Випассаны здесь же, в Дхарамсале, в 1982 году. Тогда городок был крошечной деревушкой — туристы сюда не ездили. И центр Випассаны был другим: одно-единственное здание с медитационным залом, а спали курсанты в палатках. В течение нескольких лет Майк больше медитировал, чем жил обычной жизнью. Он крутил баранку лишь для того, чтобы заработать деньги, необходимые для поездки в Индию. Благо, в те времена жизнь была еще более дешевой, чем сейчас. А заработав на хлеб, он вновь садился в позу лотоса, следил за дыханием и за ощущениями на теле.
Он перемещался по миру лишь затем, чтобы находить и опробовать всё новые и новые центры Випассаны. Был в Бирме, на Шри-Ланке. Три года прожил в Японии с местной девушкой, тоже посвятившей себя учению Будды. Это были не худшие годы! Она была удивительно уравновешенным человеком. Это помогало и ему. А потом они расстались. Майк вернулся в Австралию и однажды встретил в Сиднейском центре медитаций свою будущую жену. К тому времени она шла по пути Дхаммы уже около двадцати лет, и если и не достигла просветления, то была к этому состоянию ближе всех тех, кого знал Майк. Вскоре они поженились, а в 1996 году у них родился сын. От медитаций пришлось на время отказаться. Нужны были деньги, и Майк шоферил куда больше, чем во все предыдущие годы вместе взятые. Так прошло два года. А потом все разом сломалось…
Он сидел передо мной — совершенно потерянный, старый человек — и рассказывал о своей жизни. За двадцать четыре года, прошедшие с первой десятидневной медитации, он в общей сложности отсидел на куши дольше, чем весь наш курс. Он прошел сквозь Випассану тридцать четыре раза. И не только по десять дней, но и по двадцать, тридцать, даже по шестьдесят!
— В какой-то момент, веришь ли, я начал думать о том, что просветление не за горами! Но через два года после рождения ребенка моя жена подала на развод. И не просто — а через суд, обвинив меня в том, что я пытался изнасиловать нашего сына. Можешь себе представить, изнасиловать двухлетнего мальчика?! Уже потом я узнал, что у нее были похожие проблемы в семье. Ее мать утверждала, что отец пытался ее изнасиловать. Был суд, отца лишили родительских прав…
То же самое случилось с Майком. Судебное разбирательство длилось пять лет и отняло не только все деньги, но и силы. В результате Майк потерял отцовские права. Все, что ему разрешено, — разговаривать с ребенком по телефону и делать ему подарки. А встречаться с сыном он может лишь в присутствии своей
