него вселиться. Одну комнату оставили для Пако — когда он выйдет из больницы, поселится с ними. Работу Боб уже нашел, но какую, уточнять не стал. Зная его, подозреваю, что не вполне легальную. Зато денежную. Чоони взяла к себе Катя, так что она трудится теперь за стойкой бара.
Впрочем, это, как и многое другое, что написал мне Боб, было понятно из фотографий, где позировали и счастливые родители с младенцем на фоне будущего дома, и Чоони с Катей за стойкой бара, и доктор Мигель возле бледного Пако в постели.
Прилагал Боб на память и несколько прежних снимков, в том числе запечатлевших борьбу Джерри с кондором, а также фото шамана Пабло.
Получив от Боба письмо, я соврал жене, что мне нужно срочно отъехать по делу, и отправился в один из московских перуанских ресторанов. Я уже знал, что себиче, которое там подают, больше напоминает эквадорское, поскольку московская публика настоящего, то есть острого, себиче не переносит, но, к счастью, там работает поваром знакомый перуанец. Готовя себиче мне, он, как признается, отдыхает душой. Это настоящее, или, точнее, почти настоящее себиче, в котором не хватает свежей морской рыбы. Приходится довольствоваться креветками и прочими морскими тварями, которых я в Перу и в рот бы не взял.
Но что делать. Зато есть «Писко саура», причем ничем не хуже того, которым нас угощал на своем ранчо бывший левый политик, а ныне латифундист Карлос. Да и пиво настоящее, перуанское.
Выйдя из ресторана, я долго шлепал по осенней московской мостовой, заваленной местами, где не успела пройтись метла дворника, золотой листвой. В голове какое-то время снова шумел океан, кричали попугаи, а под ногами я ощущал не московские лужи, а влажную землю дикой сельвы. Из состояния ностальгии меня довольно скоро вывел чей-то «мерседес». Наглец окатил меня с ног до головы, и я, чертыхаясь, побрел к метро.
Дома меня уже ждали. Навстречу выскочил рыжий терьер, с которым мы уселись вдвоем на диване, чтобы еще раз внимательно рассмотреть присланные Бобом фотографии.
