Что рассказал мне Казанова

империи.

– В своем последнем письме, – сказал синьор Казанова, – моя возлюбленная написала мне, что мы делим любовь, осененную звездами…

– Но Эме выразилась не так, – мягко встряла я. – Она писала: «Мы разделяем так много, любовь моя… две несчастные судьбы и два страстных сердца, которые не могут быть счастливы без любви друг к другу».

Мой друг довольно взглянул на меня. Затем он обхватил голову руками и грустно вопросил:

– Вы думаете, я достоин такой женщины?

Я никогда не видела человека, на лице которого чувства отражались бы так ярко. Только что его лицо пылало зарницами летней бури, а уже через минуту оно дышало покоем света раннего утра. Возможно, это вообще особая венецианская черта.

– Все люди равны от рождения, – заявила я.

К моему удивлению, синьор Казанова и художник громко расхохотались.

– Мисс Адамс, очарование вашего Нового Света подобно тонизирующему напитку для пожилых странников, таких как мы с Доменико.

Я не осмелилась задать ему собственный вопрос, столь меня тревоживший: осознает ли мой спутник, что Эме тоже далеко не молода? Что она уже не та девочка, которую он встретил когда-то давным-давно? Я боялась, что мой новый друг совсем позабыл о времени и до сих пор видит перед собой юную красавицу из Нанта, и прокляла свое глупое республиканское сердце – мое желание все рассказать друзьям, вот в чем заключается главная опасность. И все-таки я восхищаюсь теми, кто действует храбро и опрометчиво, кто разбивает вдребезги мои предупреждения и попирает мои страхи (которые отец называл «заслуживающими доверия озарениями»), тем самым доказывая, что я не права.

Я слишком скучаю по дому, чтобы записывать сегодня выученные уроки.

24 июня 1797 года

Я не понимаю греков.

Вчера ночью я проснулась от громких звуков в зале над моей каютой и мигом встревожилась. Среди шуршания шаркающих ног я услышала глубокие, издающие горловые звуки голоса, характерные для греков или, по крайней мере, для моряков нашего корабля. Не знаю, насколько они мужественнее американцев, но их грубые голоса звучат угрожающе, как будто эти люди говорят самым нутром своих легких. Я уже искала пистолет отца, когда дверь со скрипом отворилась и неуклюжий силуэт Манолиса Папаутсиса показался на пороге, зловеще возвышаясь в лунном свете.

– Дорогая моя, я знаю, как вы печальны, – сказал грек и попытался изобразить, по его мнению, приятную улыбку. Позвольте же помочь вашему разбитому сердцу.

– Вы пьяны! Убирайтесь прочь!

Папаутсис остановился, раскачиваясь на одном месте, а затем повалился вперед – не знаю, то ли от желания, то ли от вина, – и на мгновение его лохматая голова с черными кудрями приникла к моей груди, и oн начал целовать меня в таких местах, где до этого ко мне не прикасался ни один мужчина. Я оттолкнула его, и Манолис упал на пол, бормоча греческие проклятья.

– Что вы делаете, Папаутсис? – Фигура синьора Казановы выросла в дверном проеме. Он твердо указал греку на выход, и нарушитель моего спокойствия встал на ноги, поспешив убраться из комнаты.

– Я приношу вам свои извинения за его поведение, мисс Адамс. Когда я рассказал о своей любви к Эме, этот человек предположил, что вы более не пребываете под моей защитой.

Я была поражена тем, что образованный грек, вроде Манолиса, мог подумать, что я уступлю его домогательствам. Но синьор Казанова предупредил меня, что грекам верить нельзя. Так или иначе, они дали миру демократию, так что дурное поведение одного грека не может повлиять на мое преклонение перед ними.

Выученный Урок: В незнакомой земле нас подстерегают самые невероятные сюрпризы.

25 июня 1797 года

Дорогой Исаак!

Я пишу, чтобы напомнить тебе о травах, так необходимых мне для укрепления здоровья ибо мне трудно справиться со своей юной спутницей.

Мы оставались в порту Корфу в течение нескольких дней. Сегодня эта прекрасная пуританка вышла на палубу бледная, но уже не столь мрачная. Она заметила меня возле письменного столика и с обезоруживающей честностью поведала о своей жизни. Она – американка, но достаточно сведуща в нравах, существующих между цивилизованными людьми, поскольку некоторое время жила в Париже.

Мисс Адамс рассказала мне, что для молодых девушек в Америке считается в порядке вещей играть в «кольца» и работать на ферме наравне с обыкновенными пастухами. Судя по тому, что я сегодня увидел, эта совсем еще юная девушка уже подорвала свое здоровье физической работой. Разговаривая, мы сняли верхнюю одежду, радуясь лучам солнца. В последнее время постоянно штормило, и плохая погода, вкупе со старым карточным долгом, удержали меня от того, чтобы сойти на берег (есть здесь одна жена капитана от инфантерии, с которой я желал бы встретиться вновь – на Корфу или на Небесах).

Пропорции мисс Адамс произвели впечатление на нашего переводчика, Манолиса Папаутсиса, который определенно питает слабость к крупным женщинам. Я был вынужден выбранить беднягу за ночной набег на комнату нашей пуританки, но, честно говоря, я его понимаю. Мисс Адамс напоминает мне о той прекрасной девушке, чей портрет находится в моих часах. Ты любишь ругать меня за любовь к химерам, Исаак но ты сам всегда был так осторожен со всем, что касается сердечных дел. Да разве иначе ты удержался бы долго на шпионской стезе?

Мисс Адамс говорит на нескольких европейских языках, а это такая редкость для американки. Когда я встретил Бенджамина Франклина в Париже, его французский был просто ужасен. В любом случае, наша юная безбилетница уже проявляет, интерес к греческому простому люду и высоко отзывается об этом сомнительном народе за то, что они даровали миру демократию.

«Мы, Адамсы, верим в демократию и всеобщее братство человечества», – заявила мисс Адамс, когда я рассказал ей, что родился в семье артистов. Как будто мы не достаточно насмотрелись на демократию и всеобщее братство человечества в Бастилии! Но в данный момент больше всего хлопот мне доставляет не мое социальное положение. Должен признаться что я до сих пор недостаточно излечился от последствий своей прошлой любовной неосторожности, хотя и начинаю каждый день, следуя твоим указаниям, с принятия порошка из толченого рога носорога в шоколаде и верю, что вскоре мой дух снова воспрянет. Ты – замечательный аптекарь, Исаак, но не будешь ли ты так любезен переправить из Венеции мне в Афины коробку высушенных водорослей? Самые подходящие растут, под мостом Риальто, рядом с палатками торговцев рыбой. Если это затруднит тебя то тогда достань мне окопника, лобелии и чапарели столько, сколько сможешь купить на том травяном базаре, где я смог найти териаку. Мне нужно мощное стимулирующее средство, дабы насладиться своим последним великим приключением. Я намерен искать jouissance везде, где смогу найти его. Да будут благословенны французы за остроумие их языка. Кто еще мог придумать одно слово для обозначения радости от чтения и наслаждения от плотских утех?

И еще раз приношу тысячу благодарностей за то, что ты смог вызволить меня из когтей Вальдштейна. До чего же я рад снова отправиться в путешествие, а то я уж начал забывать, что известен как человек, приносящий радость прекрасному полу. Мы должны стареть тогда, когда сами решим, а не следовать устаревшим предписаниям общества: в двадцать ты сорвиголова, в тридцать – отец семейства, а в шестьдесят – труп, любимый червями. Какая ужасающая чушь! Я еще не мертв.

Твой Джакомо Казанова

Постскриптум.

Дорогой друг, я не забыл твоего предупреждения о том, что некоторые вещи способны подорвать мужскую силу. Но не вижу повода не принимать афродизиаков вместе с другими лекарствами. Сейчас мне интересно попробовать паслен, популярный среди греческих женщин как помощник «для открытия сокровища». Звучит интригующе, не правда ли? Я встретил на борту корабля интересную женщину. Она и ее муж Зак плывут с нами в Афины Чадра творит желание? Или это желание создает покровы?»

Люси прервала чтение и в изумлении уставилась в иллюминатор. Несмотря на всю свою любовь