Наконец на самом верху северо-западной стороны каменистого холма мы пришли к маленькому святилищу, высеченному в скале. Соблюдая почтительное расстояние, Ставрула и я смотрели, как девушки ставят тарелки на выступ грота. Некоторые из них еще добавили соли и меда к своим хлебным приношениям. Когда они ушли, мы сами приблизились к святилищу. Ставрула одарила меня заговорщицкой улыбкой, после чего взяла одну тарелку и выбросила на землю ее содержимое. Затем она совершила свой собственный ритуал, используя хлеб, испеченный ее матерью. Я проделала то же самое, чувствуя жар и неуверенность.
Ветер утих, и тяжелый душный воздух обрушился на нас. Я с тоской посмотрела на Эгейское море, блистающее в дали темно-синей бирюзой. Положение солнца подсказало мне, что настал мифический час этой земли, когда перед закатом все вокруг сияет золотом в бледном свете. Я услышала неожиданный треск, и стая ворон взлетела над нашими головами, оглушительно каркая. Изумленная, я завертелась на месте и увидела мерцающий в туманном воздухе торс мужской фигуры, искрящийся, подобно растению в капельках росы. Призрак был обнажен, и его мужской инструмент мощно и внушительно выдавался вперед.
Я подумала о том, что Джакомо говорил о красоте наших физических сущностей. Пока я смотрела, свирепый горячий ветер задул по склону Акрополя, захлопав рукавами моего платья, и мои волосы заструились. Дикий порыв наполнил меня восторгом, но в следующий момент ветер утих, и опять воцарилось такое же спокойствие и духота, как и раньше. Отцовская раздражительность снова заговорила во мне, и я отвернулась, говоря себе, что это жар вызвал у меня галлюцинацию. Я не сказала ни слова Ставруле и заторопилась вниз, по склону. Она окликнула меня, но я не могла ждать. На этой стороне холма дорога была шире. Рядом со мной раздались голоса, и я увидела белую лошадь, привязашгую к фиговому дереву. А на траве рядом с ней кто-то оставил одну туфлю с высоким каблуком. Я сошла с дороги и, отодвинув ветки, оказалась в маленькой рощице. За большим светлым камнем лежал Джакомо, как будто мертвый. На одну ужасающую секунду ко мне пришло воспоминание об отце, о его бездыханном теле на кровати в Венеции. Я побежала к своему другу, дрожа от страха.
– Проснись! Пожалуйста! Ты спишь?
Сонный, он открыл глаза и, увидев меня, улыбнулся довольной улыбкой.
– Девочка моя! Что-то не так?
Я не смогла сдержаться: в возбуждении принялась описывать видение, а он вдумчиво слушал. Пока мы беседовали, синьор Дженнаро вышел из кустов, неся на плече телескоп. За ним следовал синьор Папаутсис, держа зонт над головой художника.
– Доменико! Иди сюда! – Джакомо позвал его, хотя мне этого и не хотелось. – Желанная видела Аполлона Бельведерского!
Я знала, что видела вовсе не Аполлона Бельведерского, так как любовалась вместе с отцом копией этой статуи в музее Ватикана. Там Аполлон прикрылся фиговым листком с изрезанными краями, напоминающим кленовые листья в моем родном Квинси. И если не принимать во внимание застывшие волны мрамора на его голове, у ватиканской статуи отсутствовали волосы. Я видела сейчас что-то другое, и моя фантазия не понравилась синьору Дженнаро.
– Ее видению не хватает спокойного величия древних, – сказал он. – Это грубая языческая вещь.
– Ах, но Желанной открыта красота мира, Доменико, – сказал Джакомо. – Ведь правда же, совершенно не важно, что этот призрак был языческим?
Наш художник оставался угрюмым и не сводил с меня глаз, пока мы шли домой, что я нашла унизительным.
Главный Вопрос Дня: В чем заключается смысл видения?
Выученный Урок: Есть ли хоть какая-то мораль в моем видении, я не знаю, как не знает этого и синьор Дженнаро. Но мне не дает покоя мысль, что если бы этот языческий бог повернулся ко мне спиной, то его ягодицы были бы точно такими же, как и у Джакомо Казановы».
В кафе становилось все более шумно. Люси допила свой кофе и ушла, предпочитая не вступать в контакт с излишне общительными афинянами. Она снова взглянула на карту и направилась к храму Зевса, где Желанная дралась с греческими пастухами, одетая в турецкие шаровары, которые ей купил Джакомо Казанова. В путеводителе было написано, что это здание построено во времена римского императора Адриана. Люси сошла вниз по большому холму. Действительно, огромные мраморные колонны вздымались над тротуаром, переполненным лотками со свежесрезанными цветами. Продавцы бойко торговали билетами, трепещущими на остриях, длинных как средневековые копья. Девушка перешла оживленную улицу и через минуту вошла на территорию храма, похожую на пыльное поле, которое пересекали полускрытые зеленью каменные стены. Здесь было тихо, несмотря на близкий поток машин, и так приятно ощущать себя вдалеке от суматохи Афин. Люси жадно приникла к бутылке воды и принялась рассматривать коринфские колонны, вздымающиеся к изысканному аканту из листьев на вершине.
Она заметила, что кто-то машет ей с противоположной стороны. Темноволосый мужчина в солнцезащитных очках.
Люси покачала головой, не желая заводить знакомство. Сегодня утром какой-то старик в холле приставал к ней, обращаясь по-гречески и предлагая сигарету. Ли посоветовала не придавать особого значения «этой средиземноморской напористости» и заверила ее, что случаи изнасилований в Греции редки. Люси уже устала от этих приставаний и хотела было уйти, но тут мужчина подошел к ней. За ним следовала собака, совсем еще щенок, белоснежная шерстка сверкала в жарком солнце. Незнакомец был, похоже, ее ровесником – около тридцати. Мужчина держал в руке папку с ее арабским манускриптом.
– Это принадлежит вам, rieh? – сказал он, используя греческое слово для обозначения «да», хотя и бегло говорил по-английски. – Я был в кафе и понял, что вы забыли это.
– Боже мой! Я и не помню, как оставила его!
– Это из какой-то старой книги, не так ли? – Незнакомец откинул назад прядь черных волос, но она вернулась обратно, как только мужчина убрал руку. У Люси возникло чувство, будто внутри него клокочет подавленная энергия, все равно прорывающаяся наружу.
– Да. Я бы хотела прочитать его, но не понимаю по-арабски.
– Это не арабский. Я просмотрел пару страниц. Это старое турецкое письмо.
– Вы – турок? – спросила Люси.
– Я – грек. Моя семья жила в Турции.
– О, – сказала она. – А вы можете прочитать это?
– Для меня текст слишком сложен, но у меня есть друг, который способен разобраться в подобных вещах. Меня зовут Теодор Ставридис. А вас?
– Люси Адамс.
– Где вы остановились? Я могу дать вам свой адрес.
– В «Афине», – сказала девушка и тут же пожалела о своей откровенности. – Мне нужно возвращаться. – Посмотрев на часы, Люси поняла, что ей пора уже встретиться с Ли в отеле. – Я опаздываю.
Собака гавкнула, и оба обернулись, увидев, как щенок роется в зарослях у одной из старых стен. Тельце его мелькнуло белой вспышкой, а затем раздался заливистый лай. Мужчина улыбнулся и, поспешив за щенком, на ходу крикнул:
– Собака есть собака! Чао, Люси! Надеюсь, мы еще встретимся!
Выйдя из храма, Люси взяла такси и вернулась обратно в отель. Ли сидела в холле, разговаривая со старым швейцаром и держа в руках пластиковую сумку.
– Я уже хотела оставить это для тебя. Думаю, Афродите понравится местная еда, – сказала Ли.
– Спасибо. – Люси осторожно взяла банки и положила в свою сумку.
– Пожалуйста. Ты помнишь, что сегодня за ланчем мы встречаемся с подругой твоей матери, Кристин Хармон, и ее мужем, Джулианом? Но сначала мне надо проверить несколько фактов для моего завтрашнего выступления. Так ты придешь? У них есть какие-то работы твоей матери.
– Приду, но с утра я бы хотела продолжить исследование Афин, если ты, конечно, не против.
– Разумеется, не против. Хочешь кофе?
Не успела Люси возразить, как появился официант с подносом, и ей пришлось взять чашку быстрорастворимого «Нескафе» – ужасающего варева, который в Афинах выдавали за кофе.
Поднявшись к себе в номер, Люси покормила Афродиту местной кошачьей едой и в
