место, подходящее только для бобров?
Выученный Урок: Моя задача – ухаживать за своим престарелым родителем, хотя отец и не является источником щедрой любви, которого жаждет моя душа. Он всего лишь Человеческое Создание, которое надо лелеять».
Люси растрогалась от желания автора дневника лелеять своего отца как «Человеческое Создание». С запада плыли аккорды струнных квартетов, а где-то неподалеку от «Да Рафаэля» звонил колокол. Люси вдруг пришла в голову мысль, что эти звуки озаряют Венецию на протяжении столетий. Возможно, струнные квартеты звучали, и тогда, когда Желанная, ее отец и Френсис Гуч высадились на берег.
Она вернулась к отрывку, где граф Вальдштейн описывал побег Казановы из тюрьмы. Люси была уверена, что это произошло в 1756 году, а не в 1759, вернулся же он в Венецию в 1774, восемнадцать лет спустя, а не двадцать, как говорил граф Вальдштейн Желанной Адамс. Однако следует дважды проверить все даты; ни одному источнику нельзя доверять всецело. Когда тетя рассказала ей о дневнике, Люси сочла своим долгом побольше разузнать о Казанове и его времени.
Гордая своим статусом хранительницы фамильных реликвий, она провела долгие часы у Миллера, пристально изучая старые тексты о Казанове, заказанные по межбиблиотечному абонементу. Она также присоединилась к интернет-сообществу со странным названием «Общество казановистов» и посетила семинар, посвященный Венеции XVIII века. Ей понравилась французский психолог Лидия Флем, рассказывавшая глупо улыбавшейся, самодовольной аудитории, что Казанова считал, что женщины имеют такие же права на сексуальное наслаждение, общественное признание и уважение их ума, которыми пользовался он сам.
Из лекций Флем Люси также узнала, что Казанова был заключен в тюрьму по обвинению во владении книгами франкмасонов. Республика вынесла ему приговор под предлогом того, что эти тексты якобы доказывали его интерес к оккультизму, тогда как на самом деле виной всему были независимые взгляды масонов, которые, как считалось, угрожают католицизму.
Люси заметила, что ресторан постепенно наполняется посетителями, и подумала: интересно, сидит ли еще на террасе молодой фотограф? Она надела солнцезащитные очки, и от нечего делать стала рассматривать женщину с ребенком, сидевших за четыре столика от нее. Женщина посмотрела в ее сторону, заметила, что Люси наблюдает за ней, и насмешливо улыбнулась. Девушка быстро сняла очки и, смущенная, снова погрузилась в чтение дневника.
Да простятся мне мои недобрые слова об отце.
Сегодня в кафе «Флориан», расположенном на площади Святого Марка, я встретила Филиппа де ла Айе, брата графини Вальдштейн. Он так же высок, как и его сестра, и, как она, носит одежду, давным-давно вышедшую из моды: полосатые, бело-голубые брюки и выцветший сюртук из желтого сатина. Я видела на штанах заплаты, швы которых были хитро спрятаны под лентами цвета слоновой кости. Господин де ла Айе также щеголял в каштановом парике, стянутом сзади в хвост, а в руках носил бамбуковую трость с кисточками, покачивающимися при движении. Несколько завсегдатаев кафе с любопытством посмотрели в нашу сторону, но большинство посетителей «Флориана» были слишком увлечены разговором о генерале Бонапарте, чтобы заметить нас. Отец выяснил этим утром, что генерал Жуно, французский офицер, находится в Венеции для встречи с дожем, требуя денег для финансирования войны генерала Бонапарта против Австрии.
Господин де ла Айе прибыл вместе с графом Вальдштейном и человеком по имени Гвидо Поццо, который хотел продать отцу этюды из коллекции, носившей название Бумажного музея. Глубоко поклонившись в манере старого французского двора, господин де ла Айе спросил, понравилась ли мне Венеция.
– Очень, – ответила я. – Несмотря на страх вторжения генерала Бонапарта, я, тем не менее, чувствую себя в безопасности. Отец и господин Поццо повернулись послушать.
– Вы чувствуете себя в безопасности в Венеции? – переспросил господин де ла Айе.
– Даже от напастей времени. – Я помедлила, притворяясь, что не замечаю изогнутых бровей отца. – В Венеции люди не стареют, а плывут во времени.
Два джентльмена воскликнули от удовольствия, а отец проворчал:
– Благодарю тебя, дитя. А теперь, мистер Поццо, у нас есть дела. Давайте же обсудим их.
Из маленькой кожаной сумки господин Поццо достал эскиз под названием «Художник, впечатленный величием древних руин». Нарисованная кем-то по фамилии Фьюзели, картина эта изображала меланхоличного юношу, сидящего у подножия разбитого колосса. От статуи не осталось практически ничего, кроме гигантской ноги и одной руки с указательным пальцем. Рука молодого аристократа была протянута по направлению к коленному сгибу чудовищной ноги, а его голова наклонилась, как будто в результате лицезрения гигантской древности на него снизошло вдохновение.
– Рисунок Фьюзели показывает воздействие нашего великого римского наследия на европейского путешественника, – сказал господин Поццо. – В более мирные дни нашего века ни один странник, говорящий по-английски, – здесь он поклонился отцу, – не мог не видеть Рим и не посетить Бумажный музей.
– Да, и какой же великий путешественник идет вместе с войсками генерала Бонапарта? – кивнул отец.
Тем временем брат графини Вальдштейн вытащил из сумки с книгами переносной ящик для письменных принадлежностей. Он пристроил его на коленях и начал что-то царапать в журнале. Его сосредоточенное выражение лица предполагало, что граф поглощен процессом, и это навело меня на мысль о собственном дневнике, в котором описываются мои дорожные впечатления. Я воспроизвожу диалоги и другие литературные приемы, прямо как во французских романах, и вожу в своем дорожном кофре новое издание
Подобно отцу я тоже должна все проверять, сверять и контролировать, и, по крайней мере, в этом я – дочь своего родителя.
– Вы желаете продать мне то, что осталось от Бумажного музея? – спросил отец господина Поццо. – Мой кузен был бы доволен, если бы смог повесить этот рисунок и другие, ему подобные, в Белом доме.
– Пожалуйста, подойдите поближе, сэр, – прошептал господин Поццо и низким взволнованным голосом попросил отца перейти в отель.
Именно тогда я заметила французского солдата в треугольной шляпе, заказывающего шампанское. Мы нечаянно услышали, как этот человек сказал, что освободители Венеции уже в пути, после чего несколько завсегдатаев быстрым шагом направились к выходу из кафе; лица их были искажены страхом. Отец вышел со своими спутниками, а я решила прогуляться по площади Святого Марка. Мне хотелось улизнуть от Френсиса, который вот-вот должен был вернуться из поездки в Бурано, на производство шелка. К счастью, отец довольно часто посылал Френсиса в подобные экспедиции, что избавляло меня от его присутствия.
Был ранний вечер, когда я пробиралась сквозь толпу, собравшуюся на мессу Страстной пятницы перед базиликой Святого Марка. Я проигнорировала нищих в шелках, которые приветствовали иностранцев, подобных мне, и быстро пробежала мимо жалких клеток с цыплятами и голубями, ждущими, когда их купят на страстную трапезу, уступила дорогу группе крепких крестьянских женщин из Фриули, продающих воду из ведер, подвешенных, подобно лошадиным упряжам, у них на плечах, и постаралась не обращать внимания на карлика, заставившего меня покраснеть, предложив пососать ему.
В поисках свежего морского ветра я вышла на причал и встала между двух гранитных колонн. Венецианцы избегали этого места, потому что здесь происходили казни, но мне не было дела до суеверий. И тут неожиданно перед моим мысленным взором предстала жертва казни, а рука, державшая петлю, была рукой моего собственного отца. Видение исчезло так же быстро, как и появилось, и я увидела человека,
