сыпного тифа, и оказалось, что его дела находятся в весьма плачевном состоянии, так что мне пришлось уйти, не получив диплома.
— А как же ваша матушка?
— Она умерла, когда я был еще ребенком. Но директор грамматической школы, знавший меня с детства, дал мне место младшего учителя, позволив преподавать в начальных классах. Несколько лет все шло хорошо, но, увы, мой благодетель умер, а его преемник не был так благосклонен ко мне. — Тут я замялся. Дело в том, что у нового директора имелась дочь по имени Фанни, воспоминания о которой до сих пор вызывали боль. — Мы разошлись во мнении… по одному вопросу, сэр, если не вдаваться в подробности. Я наговорил кучу глупостей, о чем тотчас же пожалел.
— Так обычно и бывает, — заметил Брэнсби.
— Случилось это в апреле тысяча восемьсот пятнадцатого года, именно тогда я и согласился на предложение вербовщика.
Брэнсби взял еще одну понюшку.
— Вероятно, он напоил вас до такой степени, что вы практически вырвали королевский шиллинг из его рук[3] и отправились в одиночку воевать с чудовищем Бонапартом. Что ж, сэр, вы предоставили мне достаточно доказательств того, что вы безрассудный упрямый юноша, воинственный и не умеющий пить. А теперь перейдем к рассказу о Бедламе.
Я сжимал плотные поля шляпы, пока они не смялись.
— Сэр, я никогда в жизни не был в Бедламе.
Брэнсби нахмурился:
— Миссис Рейнолдс писала, что вас поместили в больницу для умалишенных, и вы некоторое время находились там под присмотром врачей. А Бедлам это был или другое учреждение — неважно. Что же довело вас до такого состояния?
— Многие имели несчастье получить ранения во время последней войны. Но так уж случилось, что мои раны были не только телесными, но и душевными.
— Душевными? Вы говорите как застенчивая девица, витающая в облаках. Почему бы не сказать прямо: вы повредились умом.
— Я был болен, сэр, словно метался в лихорадке, и вел себя неосмотрительно.
— Неосмотрительно? Боже правый, вы так это называете? Насколько я понимаю, вы швырнули свою медаль Ватерлоо в офицера гвардейцев на Роттен-роу.
— И очень об этом сожалею, сэр.
Брэнсби чихнул, и его маленькие глазки увлажнились.
— По правде сказать, миссис Рейнолдс была самой лучшей экономкой из всех, кто работал у моих родителей. И в детстве я ни разу не усомнился ни в ее честности, ни в доброте. Но это вовсе не значит, что я с радостью возьму на работу сумасшедшего пьяницу чтобы он обучал детей, порученных моим заботам.
— Сэр, но я не сумасшедший и не пьяница.
Брэнсби пристально посмотрел на меня:
— Более того, человека, за которого не замолвили словечко его бывшие работодатели.
— Зато за меня замолвила словечко моя тетушка. Если вы знаете ее, сэр, то поймете, что она сначала взвесила все за и против.
Некоторое время мы молчали. Через распахнутое окно доносился цокот копыт. Муха с громким жужжанием неторопливо рассекала влажный воздух. Я потихоньку запекался в собственном поту — пальто оказалось слишком теплым для такой погоды, но другого у меня не было. Я застегнулся на все пуговицы, дабы скрыть тот факт, что пальто надето на голое тело.
Я поднялся.
— Не смею вас задерживать, сэр.
— Будьте любезны, сядьте. Разговор еще не окончен, — Брэнсби снял очки и стал крутить их в пальцах. — Вы убедили меня взять вас на испытательный срок, а потом уже судить, что вы за человек. — Он говорил резковато, словно речь шла о настоящем суде. — Три месяца вы будете жить на полном пансионе. Кроме того, я выплачу вам авансом небольшую сумму, чтобы вы могли одеться, как подобает младшему учителю в таком учреждении. Если ваше поведение хоть на йоту не удовлетворит меня, вы тотчас же покинете нас. Но если все пойдет хорошо, то через три месяца я, возможно, решу продлить наш договор, и вероятно на других условиях. Я четко выразился?
— Да, сэр.
— Позвоните в колокольчик. Вам нужно подкрепиться перед возвращением в Лондон.
Я снова поднялся и дернул за шнурок, болтавшийся слева от камина.
— Скажите, — спросил Брэнсби все тем же резким тоном, — миссис Рейнолдс умирает?
Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
— Мы не говорили об этом, но она слабеет с каждым днем.
— Мне жаль это слышать. Она ведь получает небольшую ренту, насколько я понимаю? Не обижайтесь на меня за прямоту, но в таких вопросах я предпочитаю честность.
Грань между честностью и жестокостью очень тонка. Я так и не понял, пересекли ее Брэнсби. Тут в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул мистер Брэнсби.
Я повернулся, ожидая увидеть слугу, пришедшего на звук колокольчика, но вместо этого в комнату тихо вошел маленький чистенький мальчик.
— Ах, это вы, Аллан. Доброе утро!
— Доброе утро, сэр.
Они с Брэнсби обменялись рукопожатиями.
— Поклонитесь мистеру Шилду, Аллан, — велел Брэнсби. — В ближайшем будущем вы будете часто видеться.
Аллан посмотрел на меня и повиновался. Это был хорошо сложенный мальчик с большими светлыми глазами и высоким лбом. В руке он держал письмо.
— Надеюсь, у мистера и миссис Аллан все хорошо? — спросил Брэнсби.
— Да, сэр. Папенька велел вам кланяться и передать вот это.
Брэнсби взял письмо, взглянул на адрес и кинул конверт на стол.
— Полагаю, после летних каникул вы будете заниматься с удвоенной силой. Лень вам не к лицу.
— Вы правы, сэр.
— Adde quod ingenuas didicisse fideliter artes, — Брэнсби ткнул мальчика в грудь. — Продолжите и переведите.
— Простите сэр, я не смогу продолжить.
Брэнсби привычным жестом влепил мальчику оплеуху и повернулся ко мне:
— Ну, мистер Шилд. Я не прошу вас перевести, но возможно вы будете столь любезны и закончите предложение?
— Emollit mores nec sinit esse fero. Усердное изучение благородных наук смягчает нравы и не позволяет им ожесточаться.
— Видите, Аллан? Мистер Шилд имеет привычку запоминать прочитанное. «Письма с Понта», книга вторая. Мистер Шилд знает, что говорил по этому поводу Овидий, и вам тоже стоит выучить его слова.
Когда мы остались наедине, мистер Брэнсби вытер остатки нюхательного табака большим перепачканным платком.
— Всегда нужно показывать им, кто тут главный, Шилд, — заметил он. — Запомните это. Мягкость — это хорошо, но она не сослужит добрую службу, если говорить о перспективе. Возьмите, например, Эдгара Аллана. Мальчик старается, этого нельзя отрицать, но родители слишком балуют его. Страшно подумать, каким бы он вырос, если б мы его должным образом не наказывали. Как говорится в Библии, кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына.
Итак, в течение нескольких минут я получил хорошую работу, обрел новую крышу над головой и впервые встретился с миссис Франт и отпрыском семейства Аллан. Хотя я и отметил еле слышный, но незнакомый моему уху носовой выговор, в тот момент не понял, что Аллан — американец.
