подходят тральщики и снимают людей… Дудин затащил меня в нашу пустую каюту, кивнул на винтовки, составленные в углу, очень внятно сказал: «Винтовки есть, патроны тоже… Давай… Лучше так, чем рыб кормить…» Оспины на его лице казались черными. Я схватил Мишу за руку и с силой вытащил из каюты. Будто его слова подстегнули нас обоих: мы вклинились в толпу у двери, ведущей на спардек, и наконец пробились наружу.
У борта «Сталина», хотя и осевшего, но все еще высокого, плясал на штормовых волнах тральщик. С транспорта прыгали на него, сыпались люди, и некоторые оказывались в воде, потому что тральщик то отбрасывало, то снова накидывало, и рассчитать прыжок было непросто. А долго ли продержишься в ледяной декабрьской воде?… Вот узкая, переполненная людьми палуба как раз под нами. Миша прыгнул, я видел, как его подхватили на тральщике. Взобравшись на фальшборт, приготовился прыгнуть и я – но в тот же миг тральщик резко отбросило. Я еще слышал, как закричал Миша: «Женька, прыгай! Прыга-ай!»
Поздно, поздно…
Тральщик уходил, Мишин голос удалялся…
Стоя на фальшборте и вцепившись рукой в стойку, я висел над беснующейся водой, как над пропастью. Не помню, сколько времени я так висел – минуту, час или вечность. Какой-то провал в памяти… Подошел еще тральщик, снова посыпались люди, прыгнул и я, чьи-то руки подхватили меня…
Такие прыжки бывают раз в жизни.
Базовый тральщик БТЩ-217 был последним из кораблей конвоя, который подходил к борту «Сталина». Начинал брезжить рассвет, когда 217-й отвалил и на полном ходу пустился догонять ушедший вперед караван. На медленно тонущем транспорте еще оставалось много, очень много людей. Но, наверное, больше ничего нельзя было сделать: корабли конвоя, всю ночь крутившиеся вокруг транспорта, были до отказа переполнены спасенными. Проклятые мины Финского залива… Их взрывы в ночь со 2 на 3 декабря переломили судьбы многих гангутцев. На «Сталине» осталось более 3 тысяч бойцов. Судно, издырявленное взрывами, погружалось, но медленно: система водонепроницаемых отсеков удерживала его на плаву. Дрейф сносил неуправляемое судно к южному берегу. 3 декабря ждали, 4-го ждали – придут свои корабли, снимут с тонущего транспорта, не дадут погибнуть. Не пришли. Утром 5 декабря «Сталин» сел на мель неподалеку от эстонского побережья. А потом пришли корабли – немецкие. Все оставшиеся на борту «Сталина» гангутцы попали в плен. Страшной была их участь. Те, кто выжил – в лагерях немецких, а потом и в родных «фильтрационных», – так и не поняли, почему их не спасли, бросили на произвол немилосердной судьбы…
Нам же, спасшимся, несказанно повезло. 6 декабря с последним караваном кораблей, покинувших остров Готланд, мы пришли в Кронштадт. Пасмурным днем наш тральщик ошвартовался в Средней гавани. Мы ступили на заснеженную кронштадтскую землю. Колонна гангутцев потянулась к красным корпусам Учебного отряда. Непередаваемое словами чувство владело нами – вернулись с края земли домой! Сбоку к колонне пристраивались городские мальчишки. «Здорово, пацаны!» – гаркнул кто-то. В ответ мы услышали: «Дяденьки, хлеба!.. Сухарей…» Колонна притихла. Мы были готовы все отдать им, но у нас не было даже черствой корки…»
В 1945 году Е. Л. Войскунский получил офицерское звание и стал редактором газеты бригады торпедных катеров. Службу закончил в соединении подводных лодок в городе Лиепае. «Не всем удалось возвратиться, ступить на кронштадтскую землю. Двенадцать подводных лодок не вернулись в 42-м из боевых походов. Почти всем им удалось форсировать Финский залив – тщательно охраняемые, постоянно наращиваемые проклятые минные заграждения – и прорваться на просторы Балтики. Но вот на пути обратно… мины гальваноударные, антенные, якорные неконтактные, донные неконтактные… противолодочные сети, погибельно наматывающиеся на винты… Никто не знает, как гибнут подводники…»
В 1956 году ушел в запас в звании капитан-лейтенанта.
Вернулся в Баку, закончил Литературный институт им. Горького.
Первые книги был сугубо реалистическими: «Первый поход» (1956), «Бессмертие» (пьеса, 1957), «Наш друг Пушкарев», (1961), «Море и берег» (1975).
«Фантастику любил с детства (первое чтение – Жюль Верн!), – писал он в воспоминаниях, – но не помышлял о себе, как о писателе-фантасте. Первый толчок хорошо помню. Это было вскоре после моего ухода в запас (с Балтфлота) и возвращения в Баку. Летним вечером 1957 года мы с моим двоюродным братом Лукодьяновым Исаем Борисовичем, инженером и великим книгочеем, возвращались из цирка. Вдруг на улице лейтенанта Шмидта взвизгнули тормоза, из-под колес грузовика вынырнул зазевавшийся прохожий. Мгновенное впечатление: человек прошел сквозь автомобиль.
Отсюда началось.
Мы стали фантазировать, оттолкнувшись от идеи проницаемости.
Появились герои. Появился проектный институт, где работал Лукодьянов. Появился Каспий, любимое наше море, – и пошли раскручиваться приключения на суше и на море. Словом, так начинался роман «Экипаж „Меконга“. Мы долго его „обговаривали“, это было весело. Писали тоже долго (и тоже весело).
В первой половине января я прилетел в Москву с переработанным романом.
В Детгизе познакомился с Аркадием Стругацким. Мне он понравился с первого взгляда: рослый усатый очкарик поднялся из-за стола с дружелюбной улыбкой, мы обменялись приветствиями, руки друг другу подали, и тут он говорит: «Бойтесь женщин, падающих с теплоходов». Это фраза из романа. И сразу у нас возникла, как я полагаю, взаимная приязнь. Я побывал у Аркадия дома, на Бережковской набережной, познакомился с его красивой белокурой женой Леной. Конечно, мы и водки выпили по случаю нашего знакомства, очень быстро превратившегося в дружбу. Аркадий рассказал, как обстояло дело с нашей рукописью. Она долго лежала в шкафу, где томился, молча взывая к прочтению, самотек. Наконец попала на стол Марии Михайловны Калакуцкой. Возможно, толщина двух папок, в которых пребывал «Меконг», ничего, кроме отвращения, у завредакцией не вызвала. Мария Михайловна позвала Стругацкого: «Аркадий Натанович, посмотрите эту рукопись, полистайте и напишите авторам ответ». Можно было не спрашивать, какой ответ она имела в виду. Аркадий унес папки с «Меконгом» домой и вечером стал «смотреть и листать». – «Вскоре, – рассказал он мне, – я перестал листать, вчитался. И, знаешь ли, увлекся. Почти всю ночь читал. А на следующий день говорю Калакуцкой, что эту книгу надо издать. Мадам удивилась: „Да вы что? Никому не известные авторы“. Я повторил, что роман интересный, надо издать. Ну, она велел дать на рецензию серьезному рецензенту. И я позвонил Юре Рюрикову…
Да, «Меконг» родился из игры, из причудливой работы воображения.
Нам с Исаем очень хотелось вставить в роман пестрый бакинский быт.
Вместе с этим бытом поселились в романе веселые молодые инженеры из НИИ и их руководитель, похожий на Лукодьянова. А еще втиснулся в будущую книгу внезапный исторический экскурс в XVIII век, в петровскую эпоху, – несчастливая экспедиция князя Бековича-Черкассого, мрачная мистерия в индийском храме богини Кали, волшебный нож и некто «Бестелесный». Конечно, не обошлось без плавания на яхте по любимому нами Каспию и – для пущей занимательности – извержения грязевого вулкана. Сбежавший с желтого нагорья к синей полукруглой бухте, продутый нордом и моряной, с запахом нефти, растворенным в морском воздухе, населенный пестрым многоязычным людом, Баку обладал для нас таинственным очарованием…
Потом, когда эта книга была замечена, получила хорошую прессу, мы уже «были обязаны» писать НФ дальше. Мы увлеклись. Но если для Лукодьянова сочинение НФ всегда оставалось приятным занятием после основной работы, я все больше проникался мыслью о сугубой серьезности этого жанра.
В итоге появился «Очень далекий Тартесс».
Нас заинтересовало утверждение Авиана, что существовал в древности большой и богатый город, имевший «такое могущество, такой блеск». Тартесс вел торговлю медью и оловом по всей ойкумене, с греческими городами – а в VI веке до н. э. бесследно исчез. Что-то там произошло. И вот мы с Лукодьяновым отправились в бронзовый век – прочитали все, что можно было прочесть о полумифическом городе, и особенно выделили мнение некоторых ученых, что Тартесс имел какое-то отношение к Атлантиде…
Любопытно, что экологическая тема еще только начинала входить в зону внимания писателей-фантастов, а Лукодьянов уже практически занимался охраной жизненной среды – конструировал приспособления для очистки Каспия от промысловых вод. Он хорошо знал историю техники. Я думаю, он смог бы спроектировать по древнеегипетской технологии водяное колесо на Ниле или наладить производство рыцарских лат. У него был огромный интерес к старинным инструментам и приемам обработки металла и дерева. Не случайно его любимыми книгами были: «О природе вещей» Лукреция Кара, «История свечи» Фарадея, «Абрисы» – начальника сибирских и уральских заводов петровских времен де Геннина (полное название: «Генерал-лейтенантом при артиллерии и кавалером ордена Святого Александра Георгием Вильгельмом де Генниным собранная натуралии и минералии камер в сибирских горных и завоцких дистриктах также через ево о вновь строенных и старых исправленных горных и завоцких строениях и протчих куриозных вещах абрисы»).
Лукодьянов обожал Ломоносова. Испытывал, я бы сказал, детское удивление перед его универсальным гением. Любил цитировать: «
Что-то удалось нам сделать, что-то не получилось.
Я и сейчас люблю НФ и считаю, что она имеет великое будущее.
Но сам я к НФ охладел. Опыт прожитой жизни требует излиться на бумагу. Да и после смерти Лукодьянова (14 мая 1984 года, –
Что нас сблизило с Лукодьяновым?
Конечно, книги. Еще не писание книг, а чтение, обмен книгами.
Мой колоссально начитанный двоюродный брат был из особенно любимой мною породы людей – из всезнаек. Разговор он часто начинал так: «А знаешь ли ты, что…» Или: «Послушай, что я вычитал сегодня…» В то время он занимался разработкой легкосплавных труб для бурения нефтяных скважин. Увлеченно говорил о своей главной идее – пластмассовые трубопроводы вместо металлических, – и как-то в наших разговорах вдруг возникла странная, фантастическая картина: струя нефти идет через море вовсе без труб, в «кожуре» усиленного поверхностного натяжения…»
У Евгения Львовича живой, но холодный – морской – взгляд, внезапно и легко теплеющий при улыбке. От глаз вниз бегут морщинки, уголки губ опущены. Разговаривать с ним интересно обо всем, но в любом разговоре он незаметно выходит на самое главное. Много ходил по морям, прекрасно рисует.
В соавторстве с И. Б. Лукодьяновым вышли:
«Экипаж „Меконга“. Книга о новейших фантастических открытиях и старинных происшествиях, о тайнах вещества и о многих приключениях на море и на суше» (1962),
«Черный столб» (1963),
«На перекрестках времени» (1964),
«Очень далекий Тартесс» (1968),
«Плеск звездных морей» (1970).
