впереди нас ждет никогда не прекращающаяся борьба с наступающими джунглями, и эта мысль приводит меня в уныние.
Приходит Хашиа, и они с Мишелем, захватив бутылки с водой, защитные очки и мотокосы, отправляются на битву с зарослями.
Я немного провожаю их, по дороге Хашиа показывает мне небольшие, хилые ростки, пробивающиеся из земли по краям тропинки:
— Дикая спаржа. Очень вкусно.
Я набираю большой пучок ростков и отвариваю их на пару, собираясь добавить в салат или подать как гарнир к креветкам, а в итоге они становятся первым блюдом на ланч.
— Что-то они горьковаты, дорогая, — жалуется мама.
Я приправляю ростки лимонным соком, оливковым маслом и перцем, но они все равно остаются горькими.
— Я не могу это есть! — возмущается отец. — Что это, какая-то трава?
Я выбрасываю дикую спаржу и решаю больше к ней не прикасаться.
Пока в Ницце я зубрю неправильные глаголы, на виллу звонят родители Мишеля и сообщают, что решили принять наше приглашение. Они приедут через два дня. Мои мама и папа пока не собираются нас покидать, и еще до их отъезда к нам прибудут дочери Мишеля. В доме явно не хватает пригодных для жизни спален, и мама предлагает мне совместными усилиями привести в порядок так называемую коричневую комнату. Она до сих пор остается точно такой же, какой мы ее нашли: мрачной и вонючей, но, если не пожалеть жавелевой воды и белил, из нее можно сделать просторную и прохладную спальню с отличным видом на долину и бассейн. Когда-то она, вероятно, служила яслями для щенков. Сбежавшая собачница испортила несколько помещений в доме, но здесь она превзошла себя: низкими перегородками комната поделена на восемь отсеков, покрытых грязным коричневым ковром. В этот же веселенький цвет выкрашены и стены. Прибавьте к этому вонь от щенячьей мочи, годами впитывавшейся в полусгнивший ковер, и тридцатиградусную жару снаружи, и тогда вы поймете, почему у нас так и не дошли руки до этой комнаты.
Моя мама любит делать уборку, наводить чистоту и сжигать кучи мусора. Она умудряется находить в этих занятиях какое-то удовольствие. Я все это терпеть не могу, но в конце концов, устыдившись, отрываюсь от компьютера и соглашаюсь на предложенную авантюру. Вооружившись швабрами, губками, ножницами, кухонными ножами, молотками, горячей водой и стремянками, мы беремся за работу. Первым делом сдираем со стен жуткие обои вместе со старой штукатуркой и уже через пять минут становимся белыми, как пекари. У меня пересыхает горло и кружится голова от жуткого зловония. Но худшее еще впереди. Подняв ковер, мы обнаруживаем под ним огромную колонию насекомых и мерзких черных червей. Потревоженные, они извиваются, разбегаются и норовят залезть мне на ноги. Дрожа от отвращения, я кричу маме, что надо отказаться от этой непосильной задачи.
— Но почему, дорогая? Смотри, как славно пошло дело.
Сквозь клубы пыли я вижу, как она что-то отдирает, отскребает, отмывает, и понимаю: мама переживает свой звездный час и мне ее не остановить.
Я могу терпеть пауков, если они не слишком большие и волосатые, но эти черные черви внушают мне ужас. Под прогнившим ковром на полу обнаруживаются серые пенобетонные блоки, поставленные на ребра, чтобы разделить комнату на отсеки. Пол между ними залит бетоном и кишит насекомыми: лоснящимися, или волосатыми, или покрытыми чем-то вроде панциря. Я с трудом сдерживаю тошноту и еще раз предлагаю маме отступиться, но она только качает головой:
— Мы ведь почти закончили, дорогая.
Остается один выход — действовать поскорее. Я не вынесу, если еще одна извивающаяся черная тварь поползет у меня по лодыжке. Я несусь в кладовку, хватаю там здоровый молоток и, вернувшись, обрушиваю его на ближайший бетонный блок. Я обливаюсь потом, тяжело дышу и бью, бью, бью. Насекомые в панике разбегаются во все стороны. Мама в ужасе кричит, чтобы я остановилась. По исцарапанным осколками ногам течет кровь, но я твердо решила завершить начатый разгром.
Наконец все кончено. Метлами мы собираем в черные пластиковые мешки обломки бетона и только тут замечаем обнажившийся пол. Какое чудо! Он выложен плиткой, несомненно итальянской: на основании из светлого камня — терракотовая треугольная вставка, и в каждой — ярко-желтый подсолнух. Как кто-то, находясь в здравом уме, мог закрыть эту красоту бетонными блоками? У меня сразу же улучшается настроение. Я уже вижу, какой будет эта комната в будущем: прохладное белое белье на кровати, подсолнухи на полу и на стенах и окна, прикрытые голубыми, как у Матисса, ставнями. Счастливые гости просыпаются под журчание льющейся в бассейн воды, распахивают ставни навстречу новому дню, любуются на ласточек в высоком синем небе и на алую герань в глиняных горшках. Ради этого стоит вытерпеть и уборку, и червей.
Едва волоча ноги, мы с мамой выходим на террасу. Она идет в душ, а я, несмотря на усталость, отправляюсь на поиски Мишеля и Хашиа. Мне не терпится сообщить им о нашем чудесном открытии, а кроме того, после всей этой вони и пыли я чувствую настоятельную потребность надышаться чистым воздухом.
Чем ближе к вершине холма, тем непроходимее становятся заросли. Густые кусты выше человеческого роста оплетены лианами. Я с трудом продираюсь через них, ветки царапают мне руки, а побеги плюща цепляют за волосы. Я то и дело громко зову мужчин, но мой голос тонет в треске цикад и мотокос. Наконец я замечаю Мишеля: он пытается содрать лианы с совершенно задушенного оливкового дерева. Хашиа орудует мотокосой у самой земли.
Я на минуту останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и полюбоваться пейзажем. Везде вокруг меня тянутся к небу темно-зеленые сосны и серебристые оливы, выложенные белым камнем террасы похожи на снежные склоны, а далеко внизу синеет узкая полоска моря с белыми пятнышками парусов. И все это погружено в жаркую, напоенную ароматами тишину.
Мишель выпрямляется, поднимает на лоб защитные очки и замечает меня. Хашиа с удовольствием выключает свою трескучую машину. Я возбужденно рассказываю им о сокровище, обнаруженном под слоем бетона и грязи. Потное лицо Мишеля расплывается в улыбке.
— А у нас тоже есть сюрприз, — говорит он и показывает пальцем налево.
Там, на земле, которую мы еще не купили, стоит полуразрушенный крошечный коттедж, увидевший солнечный свет, наверное, впервые за десяток лет. Мы подходим к нему и видим остатки гостиной с камином и полом из керамической плитки. Крыши на домике нет, а стены частично обвалились. За ним располагаются каменные сарайчики, в которых, вероятно, жили животные, и красивая полукруглая лестница, ведущая на следующую террасу, где растет фиговое дерево и огромный старый багряник. Я часто удивлялась, почему это великолепное дерево с багровой листвой и розовыми цветами называют иудиным, а потом услышала легенду, гласящую, что Иуда повесился именно на нем. Отсюда хорошо виден наш дом, вымощенные плиткой террасы, бассейн, у которого загорают родители, и бирюзовый простор Средиземного моря. Великолепно!
Самое время пить чай.
Хашиа и Мишель собирают инструменты, и по каменистой тропинке мы спешим вниз. Хашиа останавливается и показывает мне бледно-зеленые листья какого-то растения.
— Что это?
Ароматическая трава. Он называет ее по-арабски.
— Очень полезная для живота. Можно заваривать ее как чай. — Листья издают пряный сладкий запах, совершенно мне незнакомый. — Нарвать?
— В следующий раз, — обещаю я. После истории с дикой спаржей у меня пропала охота экспериментировать.
Чай (настоящий, индийский) мы пьем на улице, в тени большой магнолии. Папа с Хашиа смеются над чем-то: они постоянно перешучиваются, хотя оба не понимают ни слова из того, что говорит другой. Я вспоминаю папины рассказы о приключениях в Каире и о коварном арабе, стащившем его очки, и любуюсь на этих двух взрослых людей, дурачащихся, как школьники. Папа пытается вспомнить несколько слов на арабском, но безрезультатно и вместо этого выдает свою имитацию зулусской речи. Хашиа хохочет, широко открывая беззубый рот.
