нормально уснуть аж на другом конце дачи и, неторопливо шаркая, подошёл к калитке. И открыл её. В июльской ночи стрекотали цикады, и мягкий шум недалёкой волны делал дедушкин мир готовым к покою. Дедушка не был уверен, что он готов к покою прямо так сразу чтобы вечному. Но к покою вообще, как к понятию, дедушка студента политеха был готов. Потому что некогда был председателем Одесской коллегии адвокатов, доктором юридических наук, профессором кафедры правоведения юридического факультета университета и пенсионером союзного значения. Дедушка был стар и слегка подслеповат. Быть подслеповатым в июльской одесской ночи вообще не сложно. А сенсорных фонарей, возгорающихся на пробегающего мимо по своим делам кота или бессмысленно пролетающую ночную бабочку, тогда ещё не было.
– Кто там? – вежливо спросил дедушка. Хотя время суток к вежливости не располагало. Но дедушка был очень интеллигентным человеком.
– Это я! – отчеканил Боря, перестав наконец колошматить по калитке.
– Чего тебе, Борюшка? – елейно уточнил благостный старик.
– Дед, Серого позови!
– Серёженька спит, Борюшка. Три часа ночи. У тебя что-то важное?
– Да, – сказал Боря. – Да. Важное. Очень важное, – добавил он. – Я человека убил, – решил он расшифровать специально для Серёженькиного дедушки. Чтобы уж дедуган не сомневался – дело, точняк, важное.
Дедушка стал подкряхтывать и лихорадочно нашаривать в кармане добропорядочной стариковской пижамы очки. Хотя чем ему могли помочь очки непроглядной безлунной июльской южной ночью?
– Я бортового поймал. Надо трупак погрузить. Вывезти за город. И закопать.
Боря подсел на волну вдохновения. Ему было неудобно, что он потревожил старого человека. В три часа ночи! Несмотря на взрывной нрав и абсолютную безголовость, Боря был хорошим еврейским мальчиком. А хорошие еврейские мальчики не будят чужих добропорядочных еврейских дедушек по ночам просто так. Они их будят только по поводу. По очень важному, желательно, поводу. К тому же Боря был непревзойдённый враль. Отсюда и его успехи на экстрасенсорных нивах. Всё дело же, оно в чём? В харизме! А что такое харизма? То, что привлекает. Харизматичный человек – человек всего- навсего более привлекательный, чем прочие. Боря был абсолютным, ярко-выраженным харизматиком, хотя это слово отсутствовало тогда в лексиконе людей, не занимающихся профессиональным изучением иностранных языков.
– Зови Серого! – приказал Боря дедушке. И дедушка сразу понял, что Боре нужен именно Сергей. Харизматикам – особенно харизматикам, доведённым до абсолюта, – сложно сопротивляться. Но есть такая профессия – еврейский дедушка.
– Но почему именно Сергей?! – воздел трясущиеся руки к плотным чёрным небесам дедушка в последней попытке защитить внука.
– Потому! – ответил Боря и со свистом рассёк ночной эфир шпагой. Крест-накрест.
– Ну, хорошо, Борис. Идём.
Дедушка и Боря разбудили Серого. При свете колеблющейся дачной лампочки Боря выглядел зловеще. Галифе в кровище. Ладонная поверхность кисти рассечена. И из неё обильно проливается Борина кровушка.
– Армейское хэбэ защитного цвета – зашибенная вещь! – веско пояснил Боря, пока Серый впрыгивал в шорты трясущимися ногами. – На нём кровь меньше видна. Зелёное с красным смешивается и становится коричневое. И яму удобно копать. Немаркое.
– Боренька, тебя надо перевязать. Тебе надо в больницу. Швы наложить. Ты же врач! Будущий врач, ты сам знаешь! – шептал Серёжин дедушка.
– Какая больница! – со сдержанной мужской насмешкой к нюням и слабакам терпеливо пояснял Боря. – Вы же юрист! В больнице сразу ментов вызовут, и меня повяжут. Я сам швы наложу. Потом. Сначала трупак закопаем.
– Да, я юрист… – прошептал дедушка. – Я с вами! – решительно озвучил он. Потому что еврейский дедушка еврейского друга своего еврейского внука в беде не бросит. – Я – юрист! Всё закопаем так, чтобы никто не подкопался! – голос деда креп и обретал решимость. – Момент, пацаны! Я мигом. Ждите меня у калитки! Эта не подведёт? – Дед кивнул на крепко спящую в кровати Серого девицу.
– Пьяная в жопу! – отрапортовал внучок.
– Отлично!
Через десять минут у калитки стоял доктор юридических наук, бывший председатель Одесской коллегии адвокатов, профессор кафедры правоведения юридического факультета Одесского государственного университета, пенсионер союзного значения – в полной боевой готовности. Он был одет в… армейское х/б и кирзовые сапоги. В руках у деда были три лопаты и, зачем-то, грабли.
– Дёрн, чтоб как было. Лопатой так не…
– Водила бортовухи сдрейфил. И съе… Срулил. Не надо было бабки заранее давать! – хмуро сказал Боря.
Серый смотрел то на Борю, то на деда. И в Серёженькиных глазах плескался ужас вперемешку с чувством восхищения. Вот они, суровые мужики. В беде не бросят. Не то что он – трусливый подонок. Прочь, гнусные мысли о том, что этот мудак Боря мог бы поехать к кому угодно! К Лысому, к Кире, к Толстому! А припёрся зачем-то именно к нему!
– Надо заехать за Лысым, Кирой и Толстым! – изрёк Боря.
– Нет! – решительно отмёл это предложение дед. – Меньше народу – больше шансов на висяк. – Где тело?
– В кабаке. В кладовке спрятал. Я его без свидетелей порешил. По-мужски. Не дрейфь, дед!
– Я?! Обижаешь, Борян! – отчеканил дед. – Поехали. Нет бортовухи – погрузим в багажник.
– Сперва яму надо выкопать.
– Давай на поля орошения.
– Хера орошения? Все менты знают про поля орошения. Мы его закопаем там, где никто ни в жизнь! Под носом у отдыхающей публики! Прямо на Тринадцатой!
– Оригинальное решение! – одобрил юридический дед. – Поглубже зарыть – никто искать не будет.
– Я уже и место присмотрел. Там склон покруче. Никто, кроме коз, не лазит.
Два часа, почти до самого рассвета, два девятнадцатилетних пацана и восьмидесятилетний с гаком дед рыли глубокую яму на крайне неудобном и крутом склоне невдалеке от лестницы, ведущей на пляж Тринадцатой. Светало. На море потянулись первые бегуны и ранние купальщики. Три грязных, как сто чертей, человека, хмуро копали яму, передавая по кругу бутылку водки. Борина рука была перемотана грязной тряпицей – фрагментом порванной гимнастёрки. С тряпицы сочилась кровь. Мужики были по пояс голые. Хмельной дед впал в зловещий азарт.
– Это тебе не баб щупать! – орал он своему добропорядочному еврейскому внучку, белые рученьки которого усеяли кровавые мозоли. – И не перфокарты по ящикам пихать, арифмометр тебе в дышло!
– В другое место ему арифмометр! – хмуро подбадривал деда Борька.
– Дед! Борька!! Вы такие классные!!! – рыдал пьяненький Серёжа, растирая слёзы по замурзанному одесской глиной лицу.
– Ну что, дед, хватит? – проорал Борька из ямы. – Здесь уже языческое капище можно устраивать, не то что один трупак с комфортом расположить! Он о таком и мечтать не мог!
– Ну чё, едем?
– Нафиг ехать! Машина у кабака. Пошли. Завернём его в скатерть – так донесём!
Мобильная группа «Три мушкетёра» с одной шпагой на всех напугала своим пешим ходом: двух старушек с собачками; одного незадачливого отдыхающего, любящего понежиться на пустынном рассветном пляже; одну дамочку-молочницу, спешащую со своей тележкой на рынок Шестнадцатой станции. А одна большая красивая псина не испугалась. И увязалась следом. Дед настойчиво предлагал собаке выпить. Собака вежливо отказывалась. К задней двери стекляшки на Четырнадцатой подошли вчетвером.
– Если что – мы с собачкой гуляли! – сказал Боря. – Возможно, я её даже усыновлю.
– Это Лозинских пёс. Видишь, ошейник? С цепи, гад, срывается и сам гуляет по Фонтану туда-сюда!
– Лозинским не слова, малыш! – серьёзно потрусил шпагой перед носом у пса Боря.
– Отличное алиби! Гуляли с собакой. Собака может подтвердить! – радостно расхохотался дедушка.
– Тсс! – прошипел Боря. Все притихли. И даже пёс сел на задницу.
И Боря оглушительно заколотил в заднюю дверь стекляшки на Четырнадцатой. Минут через пять из неё вывалилась хмельная и заспанная официанта. Она же – сторож. Она же – уборщица.
– Чего тебе? – смрадно выдохнула она в Борю.
