Надя, не очень умная и даже, признаться откровенно, не слишком добрая, но очень трусливая женщина, от ужаса перед тем, что сотворит Петровна с нашедшими её божество – белого кота, сука, Фёдора, – падает перед окоченевшим трупиком на колени. Прямо в мартовскую весеннюю грязь. Надя не знает о том, что на старом-добром злом Востоке гонцу, принесшему плохую весть, отрезали уши. Не знает, но что-то такое чувствует.
– Ну, это… – говорит её муж Вася. Но даже попытки поднять свою Надюху с колен не делает. Потому что тоже коченеет от ужаса. – Надо это… Надо это чего-то! – говорит Вася, сглатывая, как похмельный без копейки денег, увидавший стакан холодного пива за стойкой бара. – Чего-то это. Надо. – И совсем сникает.
Минут пять Надя, стоя на коленях, оплакивает. Нет-нет, не кота, сука, Фёдора. К котам Надя равнодушна. Она выросла в деревне. Она совершенно равнодушна к котам. Этого равнодушия город из неё не выветрил. Кот нужен, когда мыши в амбаре портят зерно. Она не понимает, почему Петровна преклоняется перед этой бессмысленной наглой белой тварью, сука, Фёдором. Не понимает, но даже втихаря, украдкой, не пинает его. Возможно, хмуро смотрит в его сторону. Изредка позволяя сказать в него: «Кыш!» Но шёпотом. На Надино шёпотом сказанное «кыш!» белая тварь, сука, Фёдор никак не реагирует. Он считает, что Надька недостойна даже презрения. Она – ничто. Половая тряпка, протирающая те самые, богом Петровной Белому богу, сука, Фёдору, данные тёплые полы. Считает… Считал!
Надя рыдает. Её горло сдавливает страх. Когда плебейское горло сдавливает страх, плебей ищет выход.
– Охраняй! – резко выкрикивает она своему мужу Васе. Уже ничего от ужаса не соображающему.
– Чего охранять?
– Его охраняй!
Надя поднимается с колен и тычет дрожащим пальцем в направлении кошачьей тушки.
– Да на хера его охранять?! – возмущается Вася, нервически дожёвывая форель, предназначавшуюся для подманивания, сука, Фёдора. Теперь она ни к чему. Мёртвых котов уже ничем не подманишь.
– Петровна этой дорогой домой возвращается! Вдруг увидит?!
– Да пну его ногой к забору…
Надя в ужасе машет руками. Её страх даже перед мёртвым белым котом, сука, Фёдором велик. Настолько велик, что где-то сродни мистическому. Если она позволит своему мужу надругаться над мёртвым телом Великого Белого Кота, Сука, Фёдора, то… То последствия непредсказуемы. Во всех крестьянах сидит ген язычества. Дело даже не в том, что Петровна увидит. Дело именно в этом – в попрании святынь. И что ещё хуже – в попрании их памяти. В Надиных надпочечниках плещется ужас перед осквернением уже окоченевшей плоти, из которой вышиб дух какой-то случайный автомобиль.
– Стой здесь и охраняй, я сказала!
И уносится в сторону особняка, расположенного в окрестностях дачи Ковалевского. Надя уносится бегом, на своих двоих. Ей даже в голову не приходит дождаться автобуса.
Полчаса Вася мёрзнет над трупиком белого кота, обдаваемый мартовской одесской грязью из-под колёс проносящихся по Долгой автомобилей. Васе даже в голову не приходит отойти в сторонку – страх неминуемой расплаты передался и ему. И вообще – если Надька сказала: «Стой здесь!» – значит надо стоять. Здесь.
Замурзанная, запыхавшаяся Надя вносится на второй этаж, прямо в спальню Петровны. Забегает в гардеробную. Вот они, коробки, которые Петровна давно наказывала выкинуть! Одна из под сапог, купленных Петровной в… В чём-то на «эм». В Монако! Эта кирзуха стоит в той Макаке столько, что Надиной внучке на пять ближайших лет одеваться хватит! Но не классовая ненависть сейчас беспокоит Надю. А только подходящий размер тары.
Внешторговский муж Петровны, пока та на работе, не отсвечивает. Ковыляет со своей палочкой по огромному дому и тоскует. Потому и на пронёсшуюся, как вихрь, мимо него Надьку даже внимания не обращает. Он стар, он общается с собой, сейчас он наденет калоши и, ковыляя, пойдёт на свою мраморную аллею пенсионерской славы. Затем сам сварит себе кофе. И… И лишь бы нашёлся Любочкин любимый котик, потому что никакого житья же нет уже целую неделю! Бог мой, и это он! Он – при виде которого отдавала честь краснокоридорная таможня множества государств! Теперь вся его жизнь – угождать молодой жене. Какой уже, к чёрту, молодой? И куда, скажите на милость, понеслась Надька с огромной коробкой в руках? Петровна, кажется, велела что-то передать прислуге… Вот, только что звонила. Что ж она велела-то?..
– На вот! Похорони его в этой коробке! – отдышавшись, отдала команду своему глупому Васе не слишком умная Надя. – А я пока домой. Прибраться. Старику ужин приготовлю – совсем мы его забросили. И пироги с капустой. Любка их любит. Чтобы всё шито-крыто, короче! Понял? На тебе денег, помянёшь!
– Кого? – стеклянными от мартовской одесской промозглости и непонимания глазами уставился на свою благоверную Вася.
– Да кота этого, белого! Сука, Фёдора! Похоронишь и помянёшь. И домой приходи. Петровна звонила, сказала, что сегодня будем искать с милицией. Так что зарывай подальше и понадёжней. Чтоб не нашли, не дай бог!
Оставшись один и с деньгами, Вася вполне резонно рассудил, что можно слегка изменить последовательность. Сперва – помянуть. И уже только потом – закопать. Уложив окоченевшее тело белого кота в коробку, Вася пошёл в бадегу, расположенную на пересечении улицы Долгой с одной из улочек, ведущих на Фонтан. Там он выпил пива. Затем – ещё пива. И ещё пива. И затем, само собой разумеется, пришла пора выпить водки. Да и компания подобралась. Нашлось с кем вспомнить прежние времена, когда они работали кто фрезеровщиком, кто сварщиком. Кто на Продмаше, а кто и на заводе ЗОР[4]. И зарплату получали поболе иных инженеришек. Уважаемыми людьми были! А шо теперь?! А теперь, к примеру, вот он – Вася восьмого разряда – вентиля в бассейне крутит и листья метлой метёт. Это ж как понимать изволите?! И Вася со злостью пнул ногой коробку, лежащую на полу.
– Шо там? – меланхолично поинтересовался один из мутных Васиных не разлей корешей.
– Да так… говно! – меланхолично же оскалившись, Вася подпёр рукой скулу, чтобы привести голову в вертикальное положение.
Но рефлекс есть рефлекс. Жена сказала быть не позже восемнадцати ноль-ноль, значит, надо быть.
С трудом осознав себя в пространстве-времени, Вася вывалился на улицу и прошёл нетвёрдой походкой всю Долгую, перекладывая коробку из под мышки под мышку. «Да что ж это за б…ь, тяжёлая такая?!» Но ему никто не отвечал. Только кошачий труп гулко стукался о плотные стенки импровизированного гробика. Но Вася этого не слышал. Он благостно улыбался чему-то потаённому внутри себя – и тупо продолжал брести по одесской мартовской грязи, перекидывая коробку туда-сюда и матерясь по привычке.
И только у ворот особняка Вася впервые за последние несколько часов с осмысленным удивлением уставился на непонятно как и откуда взявшуюся у него в руках и очевидно опостылевшую этим самым рукам ношу. И, ни разу не усомнившись, бросил её в стоящий невдалеке мусорный контейнер. В Одессе они именовались «альтфатерами». И по сей день именуются. Хотя куда делась фирма ALTFATHER, выигравшая тендер на затаривание жемчужины у моря ёмкостями для сбрасывания отходов, – неизвестно. Мне, по крайней мере. Но название прижилось. Фирма себя увековечила. Контейнер, стоявший у ворот Петровны, был, к слову, отжат откуда-то с центральных улиц города. Не Петровной, разумеется. А тем, у кого Петровна его приобрела за колоссальный бесценок. И в него по-тихому сбрасывали мусор все окрестные богатые соседи. Потому что справедливо полагали, что Петровна богаче. Ну, или потому, что на свой собственный жались. Богатые, ведь они такие бывают – не приведи бог! Петровна же, находясь в состоянии бескровной, но перманентной войны с соседями, регулярно проверяла, кто и что сбросил в её кровный цивилизованный ящик для мусора.
В общем, Вася, как осознал себя в пространстве-времени с ношей в руках – так от ноши и избавился. Добрёл до своего домика, выпил кофе и отправился двор мести. А потом и вовсе уснул. Прямо в техническом этаже бассейна. Уютно примостившись под чем-то тёплым, чей мерный гул он и пришёл проверить по приказу мозга.
Проснулся он от мощного пинка в бок, сопровождаемого трубным гласом. И глас этот протрубил: «…!!! …!!! …!!!»
Полчаса назад, подруливая к дому, Петровна приняла твёрдое решение: если и сегодня кот, сука, Фёдор, не обнаружится – она поднимет «в ружьё» всё, что ещё может поднять. А поднять Петровна могла ох как немало.
По выработавшейся привычке – проверять, что гады-соседи скинули в её персональный альтфатер – Петровна притормозила у мусорного контейнера. И, подойдя, тут же узрела прямо сверху знакомую коробку. «Ну, наконец-то Надюха соизволила убраться в гардеробной», – подумала Петровна, приподнимая внушительных размеров коробку, мешающую ей тщательно исследовать недра бака. Не ожидая, что та окажется такой тяжёлой, Петровна неловко уронила её, коробка стукнулась о борт контейнера, раскрылась – и к ногам Петровны, прямо в мартовскую грязь, вываливается во всей своей красе… труп белого кота, сука, Фёдора!
Остановите землю, я сойду!
Из-за качнувшейся под ногами земли Петровна упала на колени – как была. И прижала к себе останки. И осыпала поцелуями окоченевшую морду. И воздела твердокаменный трупик к небесам. И бухнулась головой оземь… В общем, повела себя, как обезумевшая от горя мамаша, потерявшая единственного сына.
Надя хлопотала на кухне в тот момент, когда туда поступью Командора явилась величественная фигура Петровны, вся измазанная в одесской мартовской грязи. С трупом кота, сука, Фёдора на руках. Дальнейшего Надя не слышала. От ужаса она сразу вырубилась. И вырубалась ещё несколько раз, несмотря на то, что внешторговский пенсионер размахивал у неё перед носом нашатырём, попутно защищая её собственным телом от праведного гнева
