прислушивался к разговору двух рыбаков у стойки. Они прихлебывали томатный суп, подогретый на газовой плите, и высказывали предположения насчет того, когда дадут электричество. Один все боялся за доки — во время прилива, да еще при ветре в пятьдесят пять узлов, их могло попросту затопить. Другой сказал, что северо-западный ветер повалит немало деревьев, растущих с уклоном на юг; его здорово беспокоит пихта, стоящая на утесе как раз за бытовкой. Утром он доехал до шхуны, чтобы привязать ее тройным тросом к причальной бочке, и в бинокль из окна гостиной видел, как дерево раскачивалось под порывами ветра, обрушившегося на залив. Первый рыбак чертыхнулся, пожалев, что не привязал свою шхуну — причальные концы закреплены слабо, кранцы выброшены с обеих сторон; при таком ветре трогать ее опасно, придется надеяться на лучшее.
Без четверти час Исмаил остановился у офиса энергетической компании на углу Второй и Главной улиц. Он еле дошел, пригибаясь под тяжестью свертка с сэндвичами в одном кармане, фитиля для обогревателя в другом, фотоаппарата на шее и канистры в руке. На двери компании висело объявление, в котором перечислялись места обрыва проводов. Пирсовая улица, Ольховая улица, подъездная дорога к Южному пляжу. Новая шведская дорога. Мельничный ручей, улица бухты Вудхауса и еще с десяток других были блокированы деревьями, которые, падая, зацепили провода. В объявлении говорилось, что электричество в Эмити-Харбор планируется восстановить к восьми часам утра следующего дня. Работники энергетической компании призывали граждан проявить терпение. Бригада электриков, говорилось в объявлении, усиленная вспомогательным отрядом пожарных, будет устранять неполадки всю ночь, чтобы в кратчайшие сроки возобновить подачу электричества.
Исмаил вернулся в суд. Поднялся на второй этаж, сел на скамейку в коридоре и съел один сэндвич; рядом лежал фотоаппарат и стояла канистра. Исмаил заметил, что пол в коридоре сделался скользким от растаявшего снега, нанесенного с улицы. Те, кто шел по коридору, семенили, осторожно переступая ногами, как будто впервые вышли на лед; единственным освещением в коридоре был свет, пробивавшийся через прозрачные двери кабинетов. В гардеробе творилось то же самое — было сыро, скользко, темно; с пальто, сумок, шапок и рукавиц капало. Исмаил оставил канистру и фотоаппарат на полке над своим пальто. Он знал, что на фотоаппарат никто не позарится, и надеялся, что канистра тоже не пропадет. Хотя сейчас, когда нет света, насчет канистры нельзя быть уверенным, подумалось Исмаилу.
Судья Филдинг, вышедший к собравшимся в зале с объявлением, отличался немногословностью. Заседание откладывалось до восьми утра следующего дня, когда должны будут дать электричество. На море большое волнение, и паромная переправа, соединяющая Сан-Пьедро с материком, не работает, поэтому присяжных придется разместить там же — в холодных, темных номерах местной гостиницы. Остается довольствоваться тем, что есть, поскольку в сложившихся обстоятельствах, он, судья, не может предложить им ничего лучше. Однако судья выразил надежду, что обстоятельства не помешают присяжным в их непростом, ответственном деле. Им придется мужественно перенести буран и отсутствие электричества и, сохранив ум свободным от всего, сосредоточиться на деталях судебного процесса и показаниях свидетелей. Судья сложил руки перед собой и подался вперед — присяжные, несмотря на тень, разглядели его шероховатое, изможденное лицо.
— О повторном слушании и думать не хочется, — вздохнул он. — Полагаю, нам удастся обойтись без него. И надеюсь, что присяжные все же отдохнут в гостинице. Но даже если и нет, я бы тем не менее призвал их во время завтрашних слушаний целиком и полностью сосредоточиться на деле. Речь идет об убийстве, — напомнил судья, — и мы должны помнить об этом, не отвлекаясь на сюрпризы погоды.
В тридцать пять минут третьего Исмаил загрузил канистру, фитиль и два пакета с продуктами в багажник «крайслера». Паренек, присланный Томом Торгерсоном, надел на колеса цепи; Исмаил нагнулся проверить, плотно ли они пригнаны. Он отскреб наледь со стекла, включил стеклообогреватель и только потом медленно тронулся по снегу. Исмаил знал, что главное — не жать на тормоза, а ехать ровно, на малой скорости, нажимая на педаль газа на гребнях холмов и плавно снижая скорость при движении под уклон. На Первом холме он услышал скрежет цепей, чувствуя, как они врезаются в снег, и стал продвигаться осторожно, на первой передаче, всем телом навалившись на руль. Доехав до Главной улицы, Исмаил не остановился, а сразу же, слегка буксуя, повернул влево и поехал в сторону Центральной долины. Теперь он уже не так беспокоился за дорогу, снег на которой утрамбовался под колесами других машин. По ней вполне возможно было проехать, если только не спешить и внимательно смотреть по сторонам. Исмаил главным образом опасался лихачей и время от времени поглядывал в зеркало заднего обзора, уступая дорогу тем, кому не терпелось обогнать его.
Выезжая из Эмити-Харбор, Исмаил поехал по улице Лундгрена, которая поднималась равномерно, без поворотов и спиралей, и не была такой крутой, как Мельничный ручей или Пирсовая улица, и не значилась в списке энергетической компании. Проезжая мимо дома Джорджа Фримана, Исмаил увидел ель, которая опрокинулась так, что корневой ком навис в двенадцати футах над почтовым ящиком. Верхушкой ель задела кедровую ограду из рассеченных поперечин, выломав из нее кусок. Джордж в шерстяной шапке поверх лысеющей головы стоял рядом и пилой с остроконечными зубьями отпиливал кусок, а вокруг бушевала метель.
Исмаил продвигался вперед и, свернув с улицы Лундгрена, поехал по подъездной дороге Кипящих ключей. На первом же повороте ему повстречался «Гудзон», зарывшийся капотом в канаву; на втором он увидел «паккард», слетевший с дороги в кусты ежевики и лежавший колесами вверх. Исмаил остановился и, установив штатив с краю дороги, сфотографировал машины. Прямые линии ольховых и кленовых веток на заднем плане, отчетливо резкие на снегу, тяжелый, сероватый свет, пробивающийся сквозь снегопад, жалкая, беспомощная машина, до половины окон зарывшаяся в обледенелые кусты, на колесах которой намело холмики мягкого снега, — все это как нельзя удачнее передавало разрушительные последствия бурана. Исмаил сделал снимок впечатлившей его картины, которая, как ему показалось, выразила саму суть разбушевавшейся стихии, — мир, в котором «паккард» потерял свою значимость, свое изначальное предназначение, став таким же ненужным, как затонувший корабль на дне моря.
Исмаил почувствовал облегчение, заметив, что боковое стекло со стороны водительского места опущено и в машине никого нет. Он узнал машину — она принадлежала Чарли Торвалю, жившему у Новой шведской дороги; Торваль зарабатывал на жизнь тем, что строил переборки и доки, а также закреплял причальные бочки. У него было полно всяких машин, была баржа с подъемным краном; этот «паккард» темно-рыжего цвета тоже принадлежал ему. Исмаил подумал, что Торваля может смутить фотография перевернутого вверх днищем «паккарда», напечатанная в газете, поэтому он решил не размещать снимок без согласия владельца машины.
На третьем, довольно крутом повороте, когда дорога, выходя из кедрового леса, бежала под уклон и тянулась вдоль вспаханных полей над Центральной долиной, Исмаил увидел «плимут», наполовину съехавший с дороги в снег; трое человек пытались выправить машину: один прыгал на бампер, другой, присев на корточки, смотрел на буксующие колеса, третий сидел за рулем и жал на педаль газа. Исмаил промчался мимо; слегка пробуксовав на повороте, он с радостным замиранием сердца повел машину по дороге Центральной долины. Впервые с того времени, как Исмаил отъехал от Первого холма, он почувствовал неведомый ранее, но все возрастающий азарт — захотелось лихо погнать по дороге, забыв про всякую опасность.
Исмаил знал свою машину — в снегопад она могла повести себя самым неожиданным образом. Он проехал вверх по заросшему вишневыми деревьями холму, с силой налегая на руль, чтобы хоть как-то облегчить процесс езды, затруднительный для человека с одной рукой. В остальном же его манера езды ничуть не изменилась. «Крайслеру», отлично приспособленному для езды по острову, было уже пятнадцать лет, его купил еще отец Исмаила. Это был автомобиль с полуавтоматической трансмиссией, четырехскоростной коробкой передач, гипоидной задней осью и переключением передач рычагом на рулевой колонке. В 39-м в Беллингэме отец отдал за «крайслер» «форд» с доплатой в пятьсот долларов наличными. Это был довольно скромный автомобиль, прямоугольный и громоздкий, как «додж», такой длинный спереди, что казался неустойчивым, с решеткой радиатора, низко нависавшей над бампером. Исмаил все не расставался с машиной, потому что никак не мог собраться, а еще потому, что это была память об отце — сидя за рулем, Исмаил чувствовал контуры продавленного отцом сиденья.
Клубничные поля Центральной долины, покрытые девятью дюймами снежной пелены, едва просматривались сквозь падающий снег и походили на картинку из сна, в котором нет четких линий. На подъездной дороге Кипящих ключей деревья сомкнулись, и небо проглядывало сквозь их кроны тоненькой
