это касается недостатков в работе ФБР. В восьмой главе нас разносят в клочья»17.
Для Гувера новости оказались плохими, как он и предвидел. Он понимал, что этот отчет дискредитирует работу Бюро, которое в результате может быть реорганизовано, поскольку упустило возможность предотвратить покушение на президента. Комиссия не обвиняла лично Гувера в недобросовестном исполнении своих обязанностей, хотя из его переписки позднее станет ясно, что он неоднократно врал комиссии – в том числе под присягой. Самой очевидной ложью было его повторявшееся неоднократно утверждение, что агенты ФБР добросовестно вели дело Освальда перед покушением, хотя сам он потихоньку объявил этим агентам выговор.
Прочитав отчет, 30 сентября Гейл попросил Гувера по новой наказать сотрудников ФБР. Отчет, писал Гейл, «неприятно высветил те же самые недостатки, за которые мы уже наказывали наших сотрудников, например, за недостаточное усердие в расследовании после того, как мы установили, что Освальд в Мексике посещал советское посольство». Гейл добавил, что «в настоящее время имеет смысл обсудить дальнейшие меры административного воздействия на тех, кто непосредственно допустил в этом деле халатность, которая теперь дала повод для общественного порицания работы Бюро»18. Гувер с ним согласился. В ходе новой волны дисциплинарных взысканий 17 агентов и других сотрудников ФБР были понижены в должности или иным образом наказаны, причем многие из них, за исключением троих, уже получали взыскания раньше. Агента Джеймса Хости понизили в должности и быстро перевели в Канзас- Сити. «Для меня очевидно, что мы потерпели неудачу в некоторых наиболее заметных аспектах расследования дела Освальда, – писал Гувер группе своих старших помощников 12 октября. – Это нам урок на будущее, хотя сомневаюсь, что кто-то сейчас это понимает».
Как и во время первой волны выговоров, кое-кто из ближайшего окружения Гувера опасался, что эта новость просочится наружу. «Мне кажется, на этот раз мы совершаем тактическую ошибку, принимая новые административные меры в связи с этим делом, – писал Гуверу в октябре его заместитель Алан Белмонт. – Отчет комиссии Уоррена только что вышел. В нем содержится критика в адрес ФБР. И мы сейчас предпринимаем активные действия, чтобы оспорить выводы комиссии Уоррена в той части, которая касается ФБР. Следовательно, самое главное сейчас – не дать повода для критики в наш адрес, чтобы люди не говорили в результате: “Вот видите, комиссия Уоррена оказалась права…”»19
Гувер был с этим категорически не согласен, он хотел действовать без промедления. «Мы были неправы, – отвечал он Белмонту. – Административные взыскания одобрены мной и остаются в силе. Я не намерен оправдывать действия, в результате которых репутация Бюро как высокопрофессионального следственного органа навеки подорвана»20. 6 октября в отдельной служебной записке своему помощнику он отмечал, что «ФБР никогда не смыть этого позорного пятна, которого было бы так просто избежать, прояви мы должную бдительность и инициативу»21.
Но даже признавая, пусть втайне, что критика Бюро по большей части справедлива, Гувер яростно набросился на отчет. В ряде писем, которые он направил в Белый дом и временно исполняющему обязанности министра юстиции Николасу Катценбаху, Гувер жаловался, что «отчет страдает серьезными неточностями в том, что имеет отношение к ФБР»22. И предлагал подробный перечень ошибочных, на его взгляд, утверждений комиссии относительно деятельности Бюро.
Офис Гувера поручил инспектору ФБР Джеймсу Мэлли, осуществлявшему оперативную связь с комиссией, позвонить Рэнкину от имени Гувера23. Мэлли велено было передать Рэнкину, что тот «оказал Бюро медвежью услугу, устроил травлю хуже маккартиста». Гувер также приготовился при необходимости дать отпор штатным сотрудникам комиссии Уоррена. Прочитав в конце сентября хвалебную статью в
Офис комиссии на Капитолийском холме закрылся навсегда в декабре; два этажа, которые занимали сотрудники, вновь перешли в ведение Организации ветеранов зарубежных войн. Альфред Голдберг был одним из последних штатных сотрудников, покидавших здание. Ему нужно было собрать 26 томов свидетельств, показаний и стенограмм слушаний, обнародованных в ноябре.
Перед отъездом из Вашингтона у Рэнкина случилась еще одна стычка с Гувером – услышав об этом, некоторые из штатных юристов покатывались со смеху. 23 октября, когда все 26 томов приложения готовились к публикации, Гувер направил Рэнкину гневное письмо, в котором выражал тревогу в связи с тем, что, публикуя рабочие документы ФБР в многотомном приложении, комиссия рискует нарушить право на неприкосновенность частной жизни людей, фигурирующих в этих документах. Странно, что Гувер вдруг кинулся защищать право на неприкосновенность частной жизни. Эти документы «содержат много информации сугубо личного характера, которая была доступна нашим агентам в ходе расследования этих дел», – предупреждал Гувер. «Еще раз хочу обратить ваше внимание на данный вопрос и напомнить об ответственности, которую возлагает на себя комиссия в случае, если данные документы будут обнародованы»26.
Рэнкин ответил лишь 18 ноября. Он сообщил Гуверу, что комиссия постарается «свести к минимуму использование информации сугубо личного характера», но при этом намерена дать публике «по возможности полный отчет о ходе расследования»27.
В тот же день Рэнкин отправил еще одно послание Гуверу – можно представить, с каким удовольствием он его сочинял! Гувер публично пообещал, что будет продолжать расследование убийства президента сколь угодно долго – Бюро тщательно отрабатывает новые версии следствия. Поэтому второе письмо Рэнкина от 18 ноября представляло собой последнее задание комиссии ФБР – последний «след», который Бюро надлежало проверить.
«Учитывая, что вы по-прежнему продолжаете расследование убийства президента Кеннеди, хотел бы обратить ваше внимание на следующее», – писал Рэнкин. Когда офис комиссии уже готовились закрыть, раздался телефонный звонок. Трубку снял один из штатных сотрудников комиссии. Льюис Клеппель из Нью-Йорка – его личность удалось установить – спешил сообщить, что хочет поделиться «очень важной информацией, касающейся убийства президента», писал Рэнкин.
«Мистер Клеппель заявил, что страдает душевным расстройством, а именно шизофренией, но ему кажется, что правительство ничего не потеряет, если выслушает его показания».
И пускай теперь люди Гувера это расследуют, решил Рэнкин.
В 1964 году у сенатора Рассела оставалась только одна возможность выразить свое несогласие с отчетом комиссии. Даже если на нем значится его имя, из этого вовсе не следует, что на отчете будет его собственноручная подпись.
В память о расследовании Уоррен решил раздать всем членам комиссии – а также каждому штатному сотруднику – по экземпляру заключительного отчета, на котором распишутся все семеро. (Все эти подписи будут воспроизведены на суперобложке.) Он также хотел раздать всем подписанные групповые фотографии всех членов комиссии. Для этой цели было отложено больше сотни экземпляров отчета и столько же фотографий, и членов комиссии попросили зайти в офис в удобное для них время и расписаться на памятных экземплярах.
7 декабря, когда члены комиссии начали подписывать экземпляры отчета и фотографии, секретарша Рэнкина Джулия Айде пожаловалась ему, что замучилась с Расселом28. Сенатор никак не желал ставить автограф, неделями ссылаясь на занятость в Сенате: мол, у него нет времени даже на то, чтобы дойти до офиса комиссии, хотя тот находился через дорогу. 7 декабря она позвонила в офис Рассела и услышала от секретаря, что сенатор только что отбыл в Джорджию и вернется лишь после Нового года.
«Наверное, придется посылать экземпляры без его подписи, – писала Айде Рэнкину, намекая, что прекрасно знает, как близка была комиссия к расколу из-за упрямства Рассела. – Но не все ли равно?
