“Не вешай трубку”». Пока Рэнкин ждал у аппарата, «Банди снял другую трубку и позвонил в Министерство обороны, а затем вновь вернулся на линию к Рэнкину». Банди сказал, что у него хорошие новости: «Я только что поручил Министерству обороны найти двадцать лучших секретарей до завтрашнего дня».
Как и было обещано, на следующий день в комиссию явились новые секретари. Слосон был в полном восторге от того, что удалось Либлеру: «С этого момента у нас были прекрасные секретари». А то, что сам Либлер заполучил себе самую лучшую и к тому же самую симпатичную секретаршу, его новых друзей совсем не удивило.
Глава 18
В офисе комиссии раздался звонок. Это снова была Маргерит Освальд, что не предвещало ничего хорошего. Сотрудники, которым приходилось с ней общаться, закатывали глаза и чертыхались про себя; особенно доставалось секретарям, принимавшим на себя первый удар.
Она начала звонить из своего родного Форт-Уэрта в январе, едва ей удалось раздобыть номер телефона. Звонки ее можно было бы воспринимать с юмором, если бы миссис Освальд не вертела журналистами Далласа и Вашингтона, как ей заблагорассудится, привлекая к себе внимание. Ее нападки на комиссию мгновенно оказывались на первых полосах газет, поэтому к ее угрозам приходилось прислушиваться всерьез.
Для репортеров миссис Освальд была настоящей находкой, ведь она была матерью обвиняемого в убийстве президента. Она легко шла на контакт, ее всегда можно было процитировать. Даже журналисты солидных газет и журналов, которые могли бы разобраться и хотя бы намекнуть читателям, что мать Освальда несет чушь, которую ничего не стоит опровергнуть, писали о ней без остановки, допуская, что у нее есть доказательства невиновности ее сына.
С 14 января миссис Освальд стала представлять еще большую опасность. Во время пресс-конференции в Форт-Уэрте она объявила, что и в дальнейшем будет пользоваться услугами Марка Лейна, который будет представлять интересы ее сына. Лейн, говорила она, великодушно согласился работать бесплатно, и с его помощью она будет «бороться до последнего вздоха», чтобы оправдать своего сына. На встрече с репортерами миссис Освальд и Лейн воспользовались случаем объявить, что они арендовали почтовый ящик до востребования № 9578 в Форт-Уэрте, так что теперь любой, у кого есть доказательства невиновности ее сына, может отправить им письмо. Доброжелателей призвали высылать денежные пожертвования.
На этой пресс-конференции, как и в течение нескольких недель до того, она вновь призывала свою сноху заключить контракт с «Мамой». Миссис Освальд объявила, что выслала Марине письмо с помощью Секретной службы, которая продолжала осуществлять защиту молодой вдовы. Она пояснила, что написала его на простом английском языке, так, чтобы ее русская сноха могла его понять: «Марина, Мама скорбит. Марина, Мама хочет видеть тебя и внуков»1.
На этой же пресс-конференции миссис Освальд воспользовалась случаем обвинить Секретную службу в том, что та не дает ей общаться с семьей сына. «У них нет никаких прав не давать мне разговаривать с моей снохой и внуками». Лейн пошел еще дальше, высказав предположение, что Секретная служба пытается «промыть мозги» Марине Освальд, чтобы вынести обвинительный приговор ее мужу, и предотвращение контактов между миссис Освальд и ее снохой – только часть этого плана. Миссис Освальд как будто не знала, что на самом деле вовсе не Секретная служба, а ее второй сын Роберт настоял, чтобы Марина прервала всяческие сношения с его «сумасбродной» матерью.
Никто так не препятствовал кампании миссис Освальд в защиту ее сына, как его вдова. Марина продолжала открыто заявлять о своей убежденности в том, что ее муж убил президента и что он почти наверняка сделал это один. В январе она уполномочила Джеймса Мартина, своего бизнес-менеджера, написать в газету The New York Times, что она отказывается подавать иск против города Даллас в связи со смертью мужа2.
Марина, Мартин и ее адвокат Джеймс Торн прибыли в Вашингтон в воскресенье, 2 февраля, за день до ее допроса комиссией. Она поселилась в отеле «Уиллард», одном из лучших в городе, с прекрасным видом на Пенсильвания-авеню и купол Капитолия. От отеля до офиса комиссии можно было добраться на машине за несколько минут. Марина привезла в Вашингтон двух своих дочерей, Джун Ли, которую звали Джуни – в феврале ей исполнялось три года, – и четырехмесячную Рейчел.
Репортеры быстро разузнали о приезде Марины и осадили отель. Избежать их внимания она не пыталась. Казалось, ей было приятно видеть толпу корреспондентов и фоторепортеров, которые превратили ее в мировую знаменитость. «Глупые, глупые люди», – проговорила она с улыбкой, когда репортеры показались в вестибюле «Уилларда»3. Агенты Секретной службы тоже неотступно следовали за ней. Постепенно она научилась видеть в них защитников и даже друзей.
Репортер журнала
В понедельник, 3 февраля, в 10.30 члены комиссии собрались в конференц-зале на первом этаже здания Организации ветеранов зарубежных войн. Присутствовали Уоррен и несколько других членов комиссии. Сенатор Рассел и Джон Макклой опоздали к началу. Согласно правилам комиссии, свидетель мог потребовать публичных слушаний, однако ни вдова Освальда, ни ее адвокат на этом не настаивали, поэтому журналистов в зал не пустили.
– Миссис Освальд, благополучно ли вы сюда добрались? – этими словами Уоррен открыл заседание, а переводчик перевел их на русский язык. Она кивнула. После чего он попросил ее встать и принести присягу4.
Допрос длился четыре часа, вел его Рэнкин. Он попросил Марину назвать ее полное имя.
– Меня зовут Марина Николаевна Освальд. Моя девичья фамилия Прусакова.
Про себя Рэнкин отметил, что правительственные агентства – ФБР, Секретная служба, полиция Далласа – допрашивали Марину в общей сложности сорок семь раз. Рэнкин не стал произносить это вслух, но сам он и его коллеги по комиссии прекрасно понимали, что на многих предыдущих допросах Марина говорила неправду. Список ее лживых ответов был длинным и внушал опасения – начиная с того, что сперва она заявила ФБР, что ничего не знала о попытке убийства ультраправого экстремиста Эдвина Уокера, предпринятой ее мужем в апреле, за семь месяцев до убийства Кеннеди. На самом деле позднее она призналась, что Освальд рассказывал ей о покушении на Уокера, причем довольно подробно, в тот вечер, когда оно было совершено. Все кончилось отчаянной ссорой, в ходе которой она пригрозила пожаловаться в полицию, если он попытается повторить что-либо подобное. Поначалу Марина также утверждала, что ничего не знала о поездке мужа в Мексику. Однако позднее призналась, что ей было известно об этой поездке еще в тот момент, когда муж только планировал ее. Он даже спрашивал, что привезти ей в подарок. Она попросила мексиканский серебряный браслет.
Рэнкин спросил Марину, не хочет ли она скорректировать свои прежние показания.
– Знаете ли вы о чем-то, что было неправдой в предыдущих допросах, и что вы хотели бы исправить?
– Да, – ответила Марина, – я хотела бы исправить кое-что, потому что не все сказанное мной было правдой.
По словам Марины, на первых допросах она не давала присягу и поэтому чувствовала, что может давать «менее точные» ответы. Она пояснила, что поначалу ей хотелось верить, что муж невиновен, что он не убивал президента, и ей не хотелось бросать ни на него, ни на себя тень подозрения в причастности к другим преступлениям, включая покушение на Уокера. Ложь, говорила она, объяснялась также ее неприязнью к агентам ФБР, которые вели большинство допросов. «Мне не хотелось быть с ними слишком откровенной».
Много часов подряд Рэнкин расспрашивал Марину о ее жизни в браке. Он спросил, что в самом начале
