рассказывал Хости, сказали ему, что «возмущены» действиями далласской полиции и они, мол, тоже считают служебную записку Ревилла фальшивкой, написанной спустя месяцы после убийства с целью создать «бумажный след» и найти козла отпущения в ФБР.
Порадовало Хости также, что некоторые вопросы ему так и не задали. Не спросили о написанной от руки записке, которую Освальд занес в отделение ФБР в начале ноября, – той записке, которую Хости порвал, а обрывки спустил в унитаз. Теперь Хости мог надеяться, что комиссия не узнала о существовании и об уничтожении записки. Стерн спросил, сохранил ли Хости свои заметки, сделанные в день убийства. Хости ответил, что он, как почти все агенты, выбрасывает записи после того, как на их основании подготовит машинописный отчет. А по Освальду у него никаких собственных записей нет, уточнил он[17].
Допрос закончился в десять минут шестого. Хости вышел из офиса комиссии в уверенности, что допрос прошел хорошо, во всяком случае, так хорошо, как он только смел надеяться. Был теплый весенний день, и Хости прошелся пешком вниз по Капитолийскому холму и по Национальной аллее до штаб-квартиры ФБР на пересечении Девятой улицы и Пенсильванской аллеи. «Я чувствовал себя лучше, радовался, что все позади, шаг мой сделался упругим, я радовался зеленой траве и прекрасным деревьям в цвету вдоль аллеи».
Было бы чересчур назвать это «политикой открытых дверей», но по крайней мере каждый агент ФБР знал, что, оказавшись в Вашингтоне, он вправе просить личной встречи с Гувером. Порой директор ФБР удовлетворял эту просьбу, а порой и нет, однако в целом считал эти встречи ценным способом подбодрить агента и заодно выудить информацию, которая иначе могла бы до него и не дойти.
Находясь в столице, Хости попросил о такой встрече и счел добрым знаком, что Гувер ему не отказал.
Примерно в два часа дня в среду, 6 мая, Хости предстал в кабинете Гувера перед «Стариком». «Гувер уткнулся носом в стопку бумаг с локоть высотой, – вспоминал Хости. – У стола стоял одинокий стул, и, когда Гувер поднял глаза и увидел меня, он жестом указал мне на этот стул. Я опустился – сиденье было низкое, Гувер оказался гораздо выше меня. Наверняка это был обдуманный прием».
Гувер отложил ручку и развернулся в кресле лицом к агенту. Хости вспоминал:
«Я сразу же выпалил то единственное, что хотел ему сказать:
– Мистер Гувер, я только хотел поблагодарить вас за поддержку, за то, что вы публично защитили меня от этой истории с отчетом Ревилла.
– О, пустяки, – с улыбкой ответил Гувер».
Больше Хости почти ничего не удалось сказать. Ему запомнилось, как Гувер завладел разговором, произнес монолог на несколько минут, описывая Хости свой ланч в Белом доме с президентом Джонсоном: президент только что сообщил Гуверу, что к директору ФБР не будет применен закон о возрасте выхода на пенсию.
– Президент сказал мне, что стране без меня не обойтись, – рассказывал весьма довольный Гувер.
По его словам, с Джонсоном его связывала тесная дружба, а вот Роберта Кеннеди он ненавидел. Генеральный прокурор «вызывал у него отвращение»3.
Затем разговор коснулся председателя Верховного суда Уоррена и деятельности комиссии. «Он сказал мне, что у ФБР есть в комиссии свой информатор, – вспоминал Хости. – И по его сведениям, которые Гувер считал надежными, комиссия пятью голосами против двух снимет с ФБР все обвинения в неправильном ведении дела Освальда». По словам Гувера, против ФБР проголосуют только Уоррен и Макклой. «Гувер рассказывал мне, как его не любит Уоррен», – вспоминал Хости.
Хотя рядовому агенту Гувер постарался продемонстрировать максимальную уверенность в себе, на самом деле той весной директор ФБР был почти в панике, о чем впоследствии рассказывали его заместители. Он был убежден, что и члены комиссии Уоррена, и сотрудники скармливают репортерам в Вашингтоне, Далласе и других городах сюжеты, подрывающие авторитет Гувера и угрожающие существованию самого Бюро. По требованию комиссии Гуверу пришлось той весной унизиться до ответа на публикации скандальных таблоидов. 5 мая Рэнкин обратился к Гуверу с письменным запросом представить подробный ответ ФБР на передовицу в National Enquirer4 – в гоняющемся за сенсациями еженедельнике, который именовал себя «самой бойкой в мире газетой» и в основном публиковал истории о сексе и насилии. На этот раз передовица сообщала, что ФБР скрыло доказательство знакомства Освальда и Руби. А еще в статье утверждалось, будто Министерство юстиции запретило полиции Далласа арестовать Освальда и Руби ранее, в 1963 году, за участие в предполагаемом заговоре с целью убийства генерала Уокера. После выхода статьи агентам ФБР было велено допросить шефа полиции Далласа, Джесси Карри, но тот настаивал, что статья в Enquirer – сплошная ложь: полиция Далласа ничего не знала об Освальде вплоть до момента его ареста. 8 мая Гувер ответил Рэнкину: в статье Enquirer нет ни грана истины.
В четверг 14 мая Гувер сам давал показания перед комиссией5. Очередной признак взаимной неприязни Гувера и Уоррена: председатель Верховного суда не сказал ни единого приветливого слова Гуверу, человеку, которого в Вашингтоне всюду принимали с величайшим почтением. Приведя Гувера в 9.15 к присяге, Уоррен сразу перешел к делу и объяснил, чего комиссия требует от директора ФБР: недвусмысленного, под присягой, заявления, что ФБР не скрывает информацию об Освальде.
– Мистер Гувер должен дать показания, являлся ли Ли Харви Освальд когда-либо прямо или косвенно агентом или информатором и выполнял ли какие-либо поручения Федерального бюро расследований в каком-либо качестве в любой период времени, а также известны ли директору какие-либо достоверные доказательства существования заговора, внутреннего или иностранного, имеющего отношение к убийству президента Кеннеди, – предупредил Уоррен.
Гувера не избавили даже от вопросов в связи с самыми нелепыми и возмутительными выдумками желтой прессы. Комиссия, по словам Уоррена, желала знать, что Гувер «может сказать по поводу статьи в
Вопросы Гуверу задавал Рэнкин. Гувер, как и обещал, напрочь отрицал какую-либо связь ФБР с Освальдом.
– Я решительно заявляю, что он никогда не состоял на службе в Бюро в каком-либо качестве: агента, лица, нанятого по специальному контракту или информатора.
Что касается версии заговора, «я не смог найти ни малейших доказательств существования иностранного или внутреннего заговора, приведшего к убийству президента Кеннеди». Гувер засвидетельствовал, что, по его мнению, президента Кеннеди убил Освальд и сделал это в одиночку. ФБР в самом деле к моменту убийства вело наблюдение за Освальдом, продолжал Гувер, однако не имело оснований предполагать, что Освальд склонен к насилию.
– До момента убийства ничто не давало повода думать, что этот человек опасен и может причинить вред президенту.
Статью в
В тот же день, сразу после Гувера, показания давали директор ЦРУ Джон Маккоун и его заместитель Ричард Хелмс6. Они, как и Гувер, под присягой продолжали утверждать, что, согласно их сведениям, Освальд никогда не состоял на службе в качестве агента и не участвовал в заговоре с целью убить президента. Они сообщили, что ЦРУ тщательно расследовало обстоятельства поездки Освальда в Мексику и это расследование не обнаружило соучастников Освальда ни в Мексике, ни где-либо в другом месте.
В Далласе Хью Эйнсворт вновь добыл сенсационный сюжет: из источника, который он не раскрывал, журналист получил копию «Исторического дневника» – рукописных записей Освальда о попытке обосноваться в Советском Союзе7.
Марина Освальд утверждала, что большая часть мелодраматического дневника, в котором было столько орфографических и синтаксических ошибок, что сотрудники комиссии предполагали у Освальда дислексию, на самом деле была написана уже после отъезда из Советского Союза. Записи передавали разочарование Освальда жизнью в России, а затем и отчаяние; он описывал попытку самоубийства в номере московской гостиницы и неудавшееся ухаживание за другой русской, Эллой Герман, – не преуспев с ней, он обратил внимание на Марину. «Я женился на Марине назло Элле», – писал он.
Через две недели после статьи Эйнсворта в
