Беда

— Черт, надо же карточку заблокировать.

— Что?

— Карточку, которую я отдала тебе. «Мастеркард».

— Нет-нет, не надо ее блокировать.

— Почему не надо?

— Эта карточка уцелела. Она у меня — я ее отдельно держу.

Сколько еще придется выдумывать на ходу?

— Тебе понадобятся новые права.

— Я разберусь, о’кей? Вы, главное, замки поменяйте.

Мать вздохнула:

— Джона…

— Прошу тебя.

— Хорошо, хорошо. Вызову кого-нибудь в понедельник.

— Сейчас не можешь?

— Десять часов вечера, Джона.

— Они круглосуточно работают. Мы только что поменяли в квартире.

— Если на удостоверении наш адрес, с какой стати вы меняли замки у себя?

— Просто… у меня было еще одно удостоверение. С этим адресом.

— Ты носишь при себе два удостоверения?

Чтобы вырвать обещание поменять замки, пришлось наорать. Джона этого терпеть не мог, повесил трубку, чувствуя себя негодяем. Но он должен был настоять, вернуть себе хотя бы иллюзию контроля, ведь на самом деле он понятия не имел, как быть.

Она подставила его, натравила тех парней, облыжно обвинив, — можно ли подать жалобу? А если обернется так, что он первый начал — локтем в висок, неслабый удар? Синяков на ней столько же, а то и больше, чем на Джоне, и она — женщина. Маленькая, беспомощная. Всякий из кожи вон лезет ее спасать, бедную заблудившуюся девочку, рядом с ней каждый становится героем.

И понадобится что-то посерьезнее, чем нытик из зажиточного класса, студентик-медик, которому, видите ли, слегка намяли бока, — с такой ерундой полиция связываться не станет. Есть у них дела посерьезнее, чем его комфорт и покой. Новостей, что ли, не читаешь? У нас тут не детская площадка, у нас тут — того и гляди — чертов джихад!

Джона приложил пакет со льдом к подбородку и лег, в груди болезненно отдавалось бессмысленное потрескивание, которое якобы означает, что «дом дает усадку». Лед сперва был холодным, потом причинял боль, потом стал теплым. Когда Джона вошел в дом, у него из головы текла кровь. Раны скальпа всегда выглядят хуже, чем есть на самом деле. Сколько он таких видал. Справится без посторонней помощи.

20

Выходные он провел, как в осаде: заказывал еду из китайского ресторанчика, деньги оставлял в приклеенном к двери конверте с письменными инструкциями: повесьте пакет на ручку и убирайтесь. Тем не менее курьеры упорно звонили в дверной звонок:

Вам надо чек.

Оставьте в пакете.

О’кей, мистер.

Он ждал под дверью, ждал, пока наступит тишина, какой не бывает в этом городе. Ждал, понимая, что еда остывает, подливка затекает под «цыпленка Генерала Гао» и превращается в желе, панировка отшелушивается, как старая мозоль. Наплевать. Джона ждал, покуда голод и стыд не брали верх, — тогда он поспешно отпирал замки, снимал цепочку.

Каждый раз, когда звонил мобильный — все чаще, все настойчивее, — страх штырем пронзал шею.

НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН

Он позвонил оператору узнать, нельзя ли заблокировать номер. Где-то в Бангалоре отозвался вежливый голос: чтобы заблокировать, нужно знать номер.

Он решил проблему, вынув из телефона аккумулятор.

В субботу он позвонил управляющему дома, воинственному славянину со слезящимися глазами и Ниагарой в носоглотке, признался, что потерял бумажник и ключи. Да, наверное, нужно поменять замок на подъезде. Да, он все оплатит, и да, ему жаль. Гезундхайт, мистер Ранджейович. И нет, такое безобразие никогда больше не повторится. Да, черт тебя побери, Штайнбреннер, уж никак не раньше будущего года.

Слесарь мистера Ранджейовича брал за работу на тридцать процентов дороже, чем тот, который менял замки в квартире. Еще и ключи для всех жильцов. Джону расходы не смущали, за последние шесть месяцев скопились излишки: на третьем курсе минуты свободной нет потратить деньги. Кстати, не установить ли заодно сигнализацию?

Он твердил себе: это всего лишь разумные меры предосторожности. Сберечь время и нервы. К тому же на Манхэттене не просто разумно, а даже престижно ограждать себя — люди за приватность большие бабки платят. А уж куда приватнее, куда престижнее, чем вообще не выходить из квартиры?

Ланс, несколько удивленный внезапным приступом агорафобии у соседа, но — это же Ланс! — принимающий любые человеческие странности без вопросов, в знак солидарности сидел взаперти вместе с ним. Они валяли дурака в гостиной, играли в видеоигру: бродяги, не имевшие даже рубашки, пытались сделаться крутыми парнягами, а че. Вечер воскресенья.

— Эта игра укрепляет моральный кодекс.

— Точно.

— Кем бы из великих преступников ты хотел стать, будь у тебя выбор?

— Аль Капоне.

— Я так и знал. — Ланс судорожно задергал джойстиком. — Нет! Нет! Нееееет!

Его персонаж проглотил ручную гранату.

— А ты?

— Я — Э. Нигма. Величайший криминальный ум нашей эпохи. — Ланс оживил свой аватар. — Черт, снова-здорово. Базуку добывать.

Сорок восемь часов заточения — и Джона чуть не рехнулся. Он сам уже персонаж видеоигры: бездействие уничтожает его, возвращает к началу, все тот же глупый разговор, все те же шутки. В доме пахло, как в психиатрическом отделении, атмосфера сгущалась, они дышали не воздухом — похлебкой.

— Мы живем в субмарине, — заметил Джона.

— В желтой субмарине?

— В дерьмо-коричневой депрессняковой субмарине.

— Тебе понадобятся припасы, — заметил Ланс.

Джона взял с него слово: оглядеться по сторонам, прежде чем войти в подъезд.

— Как скажешь, чувак.

— Это важно.

— Притащу побольше, чтоб ты продержался до моего приезда.

Джона сморгнул:

— Уезжаешь?

— Повидаться с графом. Ты пооомнишь?

Нет, он не помнил.

— Еще ж с лета запланировано. Чувак, ты что, расстроился? Будешь скучать без меня, а? Не парься, я тебе напишу.