перечисления, Айвазян вырвал трубку и проорал в нее для страху, что всех поимеет во все места, если хоть одну деталь упустят!
К вечеру следующего дня генерал Айвазян очнулся после наркоза, потрогал свое седалище. Отходя от наркоза, слегка всплакнув, армянин решил, что ему отрезали жопу.
— Ласкин! — жалобно запросил генерал. — Ласкин!..
Подполковник был наготове. Уложив мальчишку в одноместную палату на ночевку, он двенадцать часов бдел у палаты командующего.
— Здесь я, товарищ генерал, — сунулся в палату только наполовину: как бы мешать не хотел, но если что надо…
— Ласкин!..
— Да, товарищ генерал…
— Скажи честно… Ты отрезал мне жопу? Гангрена? Не таи, я все приму как мужчина!..
— Да что вы, товарищ генерал, — Ласкин вошел в палату целиком. Сейчас от него требовался врачебный успокаивающий тон. — Операция прошла планово, узлы иссекли, кое-что, конечно, осталось… Но это уже до Москвы! Случай больно запущенный! Там милости просим!
Опьяненный наркозом, Айвазян глядел на Ласкина, как на любимого дедушку, который в двенадцать лет налил ему первый стакан вина.
— Правда?
— Истина.
— Вот спасибо, дружок! Исцелил! Николай Чудотворец!
— Вообще-то я еврей!
В глазах Айвазяна прояснилось:
— А то я не вижу! А как же я через заткнутую тобой дырку, это, как его… А, бля!!! Как срать я буду?!!
— А первую недельку — жидкая диета, — объяснил Ласкин. — Один раз в день кашка… Там же шовчики… Если твердо пойдет — больно будет. По скалам лучше духов запрыгаете!
Всю неделю Ласкин пробыл с Айвазяном и ежедневно слышал из туалета:
— Ах, жиды! Мало того что, блядь, Христа распяли!!! Они, суки, несчастного армяшку извести решили! И нет чтобы застрелить Айвазяна как мужчину — в лоб, они через его задний проход к самому сердцу добрались! Смерть жидам!!!
Потом, когда боль отходила, генерал просил прощения за свой бытовой антисемитизм и накрывал для Ласкина стол.
— Прости, подполковник! — каялся. — По совести говорю, меньше болит!
А на следующее утро опять: жиды, отравители, врачи-убийцы и много чего еще. Ласкин в это время газеты читал недельной давности, в особенности последнюю страницу, где юмор.
А в пятницу из туалетной комнаты даже стона единого не донеслось.
Прямо из отхожего места явился сияющий Айвазян и обнял Ласкина крепко и поцеловал по- брежневски, в губы, троекратно.
— Руки мыли? — поинтересовался подполковник.
— Я же тебя губами целую! — нашелся армянин.
Потом генерал целый час делился, что нет ничего более прекрасного, чем безболезненная дефекация! Даже секс с Милой Прохоровной на втором месте!
— А знаешь, какая у нее ж… — не решился сказать про свою женщину генерал, чем вызвал уважение у подполковника. — Какие у нее крендельные бедра!.. — И состоялся долгий рассказ о Миле Прохоровне, матери четверых его детей,
Здесь Диоген Ласкин решил, что возможно вернуться к своему главному вопросу. Он рта не успел открыть, как хитрый генерал все за него и подытожил:
— Приказ об усыновлении я подписал. Для этой страны гордость, что их звереныша будет воспитывать такой человек, как ты, интернационалист, коммунист… — Диоген решил не прерывать радостных для его сердца слов. — Извини, крестником пацана стал я, генерал Айвазян, и нарек афганского узбека Иваном, а национальность выправил русскую. Я здесь царь и бог!
— Как же! — воскликнул Диоген. — Я же еврей! Какой Иван?!!
— В нашей стране всегда лучше быть Иваном! — Айвазян нахмурился. — Или все развернуть вспять?
— Нет-нет! — испугался подполковник. — Уж как окрестили его, так пусть и остается! Слава Богу!!!
— Ну и отлично!
А потом генерал сообщил в довесок, что Диоген Ласкин демобилизован и может хоть завтра следовать к месту своего компактного поселения! То есть в Москву!
После таких совместных переживаний мужчины остаются друзьями до гробовой доски.
Диоген Ласкин следующим днем смылся из опостылевшего Афганистана, забрав с собой новоявленного сына, простого русского мальчишку Ивана Диогеновича Ласкина. А генерал Айвазян прослужил до самого конца, въехав в Россию на броне предпоследнего танка. Потом друзья встретятся в Москве, и доктор Ласкин вновь прооперирует генерала Айвазяна, по новой методике. Да так здорово пройдет процесс, что воспоминания о сей болезни более никогда не посетят военную голову потомка Давида Сасунского.
Когда Настя проснулась, в сердце ее хранилась стопроцентная уверенность, что Иван умеет летать и что она разговаривала с ним по квантовому каналу всю ночь.
Старуха еще спала, сообщая, что не умерла, мерным храпом.
Настя вспомнила события ночи, разложила их на фрагменты, опять собрала пазл и попыталась вновь встроиться в квантовое информационное поле.
— Иван?..
Тишина была ей ответом. Еще раз позвала…
Почувствовала себя дурой. Может, и вправду ничего не было? Простой сон? Она испугалась и заговорила про себя — нет-нет, все было, и еще как будет! А антиматерия?.. А то, что Иван чуть не умер?.. И то, что он назвал ее блядью! Раньше никогда этого не случалось!
Из метаний и сомнений ее вывел голос медработницы, сообщившей, что если она хочет успеть позавтракать, то делать это необходимо проворно. Сторожить ее яйцо с куском сыра никто не станет!
Настя сошла с кровати, облачилась в серый халат со следами зеленки и пошла на выход.
— А бабушку будить не будете? — поинтересовалась.
— Нет, — ответила сестра. — Просила не будить.
— Давно спит?
— Пятые сутки дрыхнет. Это старуха Загладина. Говорит, что ей приятные сны снятся! Вот и не будим. А то она в бодрствовании почти как зеленый помидор. Стоит у окошка, смотрит на серое небо, солнца нет, и в лице ни кровиночки… А так спит, все человеку приятно.
— А цветочек у нее откуда?
— А с прошлой весны еще. Дед какой-то принес. Она его не узнала, а цветочек оставила.
Настя съела и клейкую кашу, и яйцо вкрутую, и сыр. С нее не спадала некая нервная приподнятость, мышцы живота и ног были напряжены, а тело запасалось калориями на случай войны. Так живет солдат перед боем.
После завтрака девушка выясняла у заведующего курортным отделением, когда сможет увидеть мужа.
Яков Михайлович, командир «почти психов», но которые еще «не совсем», тем не менее во всех индивидах мог этих психов диагностировать за три секунды. Пятнадцать лет прокормившись на ниве психиатрии, он и в своих детях давно отыскал шизофреников, а уж в жене видел законченную сволочь. Диагноз «сволочь» для Якова Михайловича был куда страшнее, чем «раздвоение личности». Себя завотделением давно заклеймил нимфоманом и идиотом, так как все подработанные деньги тратил на
