мешке.
— А почему делаем вскрытие, если могли ограничиться осмотром? — спрашивает Колин. У ассистента короткая стрижка и фирменная татуировка морпехов на шее — бульдог. — Если от головы мало что осталось, может, в него стреляли? По-моему, осмотра было бы достаточно. И что такого в обычном ДТП, что мы тратим деньги налогоплательщиков?
— У парня случился сердечный приступ, и он вылетел на встречную полосу в час пик. — Длинные стягивающие стежки оставляют на теле узор, напоминающий железнодорожный путь, от грудины до таза. — Проблемы со здоровьем у него были, на прошлой недели его даже госпитализировали из-за болей в груди.
— И что мы решили?
— Эй, решаю не я. Для этого мне слишком мало платят.
— Здесь никому не платят много, — говорит Колин.
— «Мак» его просто смял, так что парень умер от остановки сердца.
— А как насчет остановки дыхания? — хмурится Колин. — Познакомься, Джордж, доктор Скарпетта. Вы, по-моему, еще не встречались.
— Дышать он точно перестал. Приятно познакомиться. Это я так вывожу его из себя. Кто-то же должен. — Джордж подмигивает мне. — Сколько раз в неделю вам приходится твердить практикантам, что остановка сердца и дыхания не являются причиной смерти? В вас выстрелили десять раз, и ваше сердце остановилось, и дыхание остановилось, но убило вас не это, — ворчит он, передразнивая Колина, но тот даже не улыбается.
— Я сейчас закончу, — говорит, посерьезнев, Джордж. — Моя помощь понадобится?
Он обрезает толстую нить острым, изогнутым кончиком длинной иглы.
— Если нет, то я займусь утренними посылками, разберу там все и помою приемный бункер. А вот с ящиками так или иначе надо что-то делать, их уже столько скопилось. Мне и напоминать вам уже надоело. В конце концов полки просто не выдержат, все рухнет, и нас зальет формалином. Теснота да безденежье. Я как-нибудь песенку сочиню на эту тему, — говорит он мне.
— Ты же знаешь, как я не люблю выбрасывать вещи. Пошатайся здесь немного. Мы с доктором Скарпеттой начнем, а там видно будет. — Лицо у Колина суровое, взгляд жесткий, и я понимаю, о чем он думает.
Наверняка спрашивает себя, не упустил ли что. Все мы, те, кто заботится о мертвых, постоянно страшимся этого. Если мы ставим клиенту неверный диагноз, это может обернуться смертью для кого-то еще. Отравление угарным газом или убийство — дав правильный ответ, мы можем предотвратить повторение преступления. Мы редко спасаем кого-то, но работать мы должны так, как будто это возможно.
— Материалы по тем делам еще сохранились? — спрашиваю я, имея в виду дела Барри Лу Риверс, Шаньи Плеймс и Реи Абернати.
— Содержимое желудков, конечно, нет. Мне бы пришлось все замораживать.
— А ты об этом думал?
— Нет. Не думал. С какой стати? А теперь вот жалею.
— Каждый из нас о чем-то жалеет, и со всеми такое случается. — Я хочу успокоить его, подбодрить. — Даже если ткани сохранены в формалине, кое-что определить все-таки можно, так что надежда на успех есть. Все зависит от того, что искать.
— В том-то и дело. Что искать?
Мы идем по эпоксидному полу к трем дополнительным секционным столам, соединенным со сливными раковинами. Над каждым — вытяжной колпак с подсветкой, рядом столик-каталка с аккуратно разложенными хирургическими инструментами, пробирками и контейнерами, разделочной доской, электрической маятниковой пилой и ярко-красными контейнерами для использованных игл и прочих острых предметов. На стенах — ящички, лайтбоксы, дезинфекторы воздуха, сушильные шкафы. Чуть в стороне откидные столы и металлические складные стулья — для бумажной работы.
— Не я здесь главная, но в первую очередь следовало бы посмотреть, что на нее могло подействовать, — говорю я Колину. — Есть серовато-белый осадок с запахом перегревшейся электроизоляции. Надо как можно быстрее провести анализ того, что было в раковине. Запах определенно посторонний, в камере его быть не должно. Я не говорю тебе, что надо сделать, но если ты можешь повлиять…
— Повлиять может Сэмми, у него влияния побольше, чем у нас двоих. Документы, следы инструмента, отпечатки — это все теперь важно, на всем может быть ДНК, да только не все эта чертова ДНК решает. А вот попробуй сказать это прокурору или тем более полиции. Думаю, ребята в трасологической лаборатории сделают все как надо. Я никакого запаха не почувствовал, но поверю тебе на слово. И можешь указывать мне как хочешь — не обижусь. Не могу придумать ничего такого, что пахло бы, как перегревшаяся электроизоляция.
— Так что же это было? Чем ее таким угостили и каким образом это произошло? В блоке строгого режима. Она же не гуляла там с другими заключенными и не могла добраться до чего-то такого, что ей не полагалось.
— Очевидно, надо иметь в виду тех, кто имел к ней доступ. Когда кто-то умирает в тюрьме, они первые, о ком следует думать. Даже если обстоятельства вроде бы самые обычные, а здесь они из другой категории. Уже не обычные.
24
На столе, в ящичках, перчатки разного размера. Я беру две пары — на каждого из нас. Колин расстегивает мешок с телом, пластик шуршит и похрустывает.
Я помогаю перекатить тело Кэтлин Лоулер на стальной стол. Колин достает бланки из корзиночек на стене и прикрепляет их к металлическому планшету. Я тем временем снимаю резиновые бинты с ее запястий и лодыжек, бумажные пакеты с рук и ног и складываю все в мешочек — для отправки в трасологическую лабораторию. Потом отрываю большую полосу белой кровенепроницаемой бумаги из дозатора и накрываю ею соседний секционный стол.
Тело заметно остыло, но еще не закоченело и легко поддается нашим манипуляциям, когда мы начинаем снимать с него одежду, откладывая каждый предмет на соседний стол. Белая форменная рубашка на пуговицах с темно-синей надписью на спине — заключенная. Белые штаны на молнии и с синими буквами ЖТШД на штанинах. Бюстгальтер. Трусы. Я беру лупу с тележки, включаю хирургическую лампу и рассматриваю слабо выраженное оранжевое пятнышко — возможно, Кэтлин вытерла о трусики правую руку. Беру с полки фотоаппарат, помещаю рядом с пятном линейку и направляю на него свет.
— Не знаю, где тут у вас делают анализ пищи, — говорю я Колину. — Похоже на сыр, но надо уточнить. Мазок делать не буду, пусть в лаборатории сами возьмут. Под ногтем правого большого пальца тоже что-то оранжевое. Может быть, то же самое, до чего она дотрагивалась или что ела перед смертью.
— У Бюро есть частная лаборатория в Атланте, там они все анализы делают — косметика, потребительские товары, что угодно. Мне вот интересно, могут ли заключенные покупать в магазине сырные палочки или спред.[43]
— Желтовато-оранжевый след — это чеддер, сыр или спред. Ни сырных палочек, ни сыра я в камере не видела, но это не значит, что их не было раньше. Мы бы, конечно, знали больше, если бы не пропала мусорная корзинка. А что петехиальные кровоизлияния в глазах, на лице? Они в случае с Плеймс были? — спрашиваю я, возвращаясь к столу, на котором лежит тело Кэтлин Лоулер.
— Ничего. Но они ведь и не всегда бывают при суицидальном повешении с полной васкулярной компрессией.
— Судя по твоему описанию ее способа самоубийства, я не уверена, что полная васкулярная компрессия ассоциируется с полным — не частичным — повешением или полной лигатурной
