В то время я часто замечала на одной из соседних улиц молодого человека, который по вечерам беседовал со своей дамой или поджидал ее под зарешеченным окном. Мы с отцом почти каждый день проходили мимо, и так как на нищих никто не обращает внимания, мне часто случалось слышать их нежные речи, которые, несмотря на малый возраст, заставляли биться мое сердце. А бывало, юноша приводил с собой музыкантов, и они так красиво играли. Тогда мы останавливались, чтобы послушать.
– Ах, – вздыхал мой бедный отец, – если бы я умел играть на каком-нибудь инструменте, мы бы так не мучились.
А я думала: «Ах! Если бы я была богата и хороша, под моим окном тоже играла бы музыка и милый отец был бы так доволен!»
Я была совсем ребенком и воображала, будто отцам доставляет большое удовольствие, когда под окном дочери играют музыканты.
– Пойдем, – напоминал отец; мы отправлялись дальше, и долго еще нам вслед звучала музыка, а я думала: какие счастливцы богатые!
Однажды вечером полил страшный ливень. Все улицы залило водой, и мы, промокшие до нитки, еле брели в полной темноте, скользя и спотыкаясь на каждом шагу. В довершение беды милостыня в тот день была очень скудная, те жалкие хлебные корки, которые удалось нам купить на собранные гроши, совершенно размокли, и мы возвращались с пустыми руками. Отец чуть не плакал от горя.
Мы брели по колено в воде, кругом не видно было ни зги.
Попав ногой в яму, отец оступился и упал, потащив и меня за собой. Я проворно вскочила и протянула руку, чтобы помочь ему встать. Он с трудом приподнялся и, застонав, повалился опять. У него была сломана нога.
– Не могу! – проговорил он. – Не могу, доченька! Я сломал ногу.
Я перепугалась, но попробовала успокоить его:
– Нет, нет, отец, тебе только кажется. Постарайся встать.
– Доченька, не могу я. Пощупай мою ногу.
Я нагнулась, провела рукой по его ноге и сразу убедилась, что он прав. Тут я давай плакать и только и могла, что обнимать и целовать отца. А он ласкал меня, утирал мне слезы и нежно уговаривал:
– Полно, дурочка, не плачь, ведь мне совсем не больно. Видишь, я улыбаюсь.
И он постарался улыбнуться. Я этого не видела, но догадывалась.
– Значит, все не так страшно, – продолжал он, – вот увидишь, я сейчас встану, и мы потихоньку зашагаем домой, а там мама меня вылечит, и скоро я буду так же здоров, как прежде.
Бедняжка! Я продолжала безутешно рыдать, а он говорил:
– Не плачь, не плачь, душенька, если бы я знал, что ты будешь так плакать, я ничего не сказал бы тебе. А я-то думал, ты храбрая… Полно, помоги мне. Сейчас увидишь, как ловко я встану.
Он оперся на мое плечо и, напрягая все силы, какие могла ему дать отцовская любовь, встал на ноги. Но, едва сделав один шаг, он застонал и снова рухнул на землю.
– Не могу, не могу, – в отчаянии сказал он. – Что же делать? Ты не в силах помочь мне, нельзя же тебе оставаться здесь до утра, да еще в такую ужасную ночь.
А я только и делала, что плакала и обнимала его.
– Знаешь, доченька, – сказал он, – беги-ка домой. Скажешь маме, что я остался в доме у каких-то добрых сеньоров, поспишь, а рано утром попросишь кого-нибудь помочь тебе, и мы вместе вернемся. А я лягу поближе к стене и тоже посплю. Ведь я сильный…
– Что это здесь случилось? – раздался рядом чей-то голос, который я сразу узнала. Перед нами стоял влюбленный юноша. Оказывается, мы находились на улице его дамы.
– Сеньор кабальеро, – отвечал отец, – я – тот слепой, который проходит здесь каждый вечер. Дорогу размыло, я упал, сломал ногу и не могу теперь вернуться домой.
– Далеко ли твой дом, девочка? – спросил молодой человек.
– Не очень, сеньор, – отвечала я.
Юноша задумался. Гроза прошла, и из-за туч выглянула луна. Я могла рассмотреть богатый наряд юноши и переброшенный через плечо черный плащ.
– Попробуй-ка встать, – сказал он отцу.
– Как сеньор? – ответил отец. – У меня нога сломана.
– А можешь ты хоть немного продержаться на здоровой ноге?
– Постараюсь, сеньор кабальеро.
– Обопрись об меня, – сказал юноша, поддерживая отца.
Отец встал, не касаясь земли сломанной ногой.
– Постой так минутку, – продолжал юноша и, сняв с себя плащ и шляпу, дав их мне со словами: – Подержи-ка, только старайся не измочить.
Я взяла шляпу и плащ, не понимая, что же он собирается делать, а он встал спиной к отцу и слегка нагнулся.
– Берись-ка руками за мою шею, – скомандовал он и, подхватив отца под колени, взвалил его, как куль, к себе на спину. – Пошли, девочка, веди меня!
Я молча повиновалась, испуганная всем происшедшим. Так, не говоря ни слова, мы дошли до дома. Увидев отца, мать залилась слезами. Юноша помог нам уложить его в постель, и тут я заметила, что вся его богатая одежда забрызгана грязью.
– Сеньор! – воскликнула мать. – Как нам благодарить вас! Мы бедны, но сердца наши принадлежат вам. Один бог может вознаградить вас.
– Не будем говорить об этом, – ответил юноша, – сейчас я тороплюсь, но завтра днем я зайду проведать больного. Позовите утром врача, у вашего мужа сильный жар. Если я вам понадоблюсь, пошлите за мной на улицу Икстапалапа; меня зовут Энрике Руис де Мендилуэта.
– Дон Энрике! – воскликнул Москит, слушавший историю Паулиты, затаив дыхание.
– Он самый.
– Проклятие! Я не знал, что он так добр к беднякам.
– Это еще не все, – продолжала девушка. – Когда дон Энрике ушел, на циновке, заменявшей отцу постель, мы нашли несколько золотых монет. На следующий день он снова был у нас и приходил каждый день, пока отец не поправился. С этого времени дон Энрике взял нас под защиту, и мы ни в чем не нуждались. Но было уже поздно: моя мать и сестра вскоре умерли. Мы с отцом при помощи нашего покровителя переехали в этот дом.
Два года назад мне минуло шестнадцать лет, дон Энрике был на десять лет старше. Он по-прежнему помогал нам и нередко нас навещал. Всякий раз, когда он приходил, я чувствовала, как охватывает меня какая-то невыразимая радость, я тосковала, когда его не было, я часто видела его во сне. Наконец я поняла, что люблю его, хотя он никогда не говорил мне ни слова о любви. Должно быть, по неопытности я не могла скрыть свою страсть, и однажды он отозвал меня в сторону и сказал:
– Послушай, Паулита, ты должна сказать мне правду.
– Хорошо, сеньор, – ответила я, заливаясь краской.
– Только не обманывай меня ни в чем.
– Нет, нет, сеньор.
– Паулита, ты любишь меня?
Меньше всего я ожидала такого вопроса и чуть не лишилась чувств от смущения.
– Говори же, Паулита.
– Да, сеньор, очень люблю.
– Паулита, – нежно сказал он, – выслушай меня. Я виноват в том, что вел себя неосторожно. Я должен был знать, к чему могут привести мои посещения, но теперь еще не поздно исправить зло. Ты хорошенькая, ты очень мне нравишься, и мне совсем нетрудно в тебя влюбиться. Но я могу только погубить тебя, потому что, ты сама понимаешь, жениться на тебе я не могу. Расстанемся. С другой женщиной я, может быть, и не был бы так совестлив, но ты – другое дело. Я тебя не оставлю, однако ты больше никогда меня не увидишь. Так будет лучше и для тебя, и для меня, и для твоего бедного слепого отца, который не должен платить своей честью за мою скромную помощь.
Что я могла ответить? Дон Энрике ушел, а я проплакала немало дней и ночей. Когда я рассказала об
