— Да, Филипп Шампань был гениальным портретистом, как вам, вероятно, известно.
— Так это портрет? — вскричал я с наивным лицемерием.
— Портрет, — гордо подняв голову, ответил граф. — Это портрет моего прадеда, капитана по прозвищу Медвежонок Железная Голова; он пожелал быть запечатленным в костюме буканьера, перед тем как возвратиться во Францию после женитьбы.
— Как! — вскричал я, но вовремя опомнился и прикусил язык.
Граф улыбнулся.
— Разве вы не знакомы с историей этого знаменитого предводителя Береговых братьев? — спросил он.
— Весьма мало, граф, и очень жалею об этом; никогда я не интересовался чьей-нибудь биографией больше, нежели подробностями жизни этой замечательной личности.
В эту минуту раздался звонок и граф провел нас в столовую.
Там нас ожидало несколько лиц: три дамы и четверо мужчин, двоим из которых было от двадцати до двадцати пяти лет.
Из четверых мужчин двое старших оказались зятьями графа, а двое младших — его племянниками.
Граф представил меня, и все сели за стол.
— У меня еще два сына, — обратился ко мне граф, — но в настоящее время они в отсутствии. Один из них — контр-адмирал и командующий эскадрой, крейсирующей у берегов Бразилии; другой — дивизионный генерал и теперь, кажется, находится в Риме.
Я провел в замке два дня, так как граф ни за что не хотел отпустить меня в Бас-Тер.
Посещение свое я повторил, потом стал наведываться к графу все чаще и чаще, пока наконец не взял привычки приезжать в замок каждый день и проводить вечер с графом и его семейством.
Граф оказался изумительным рассказчиком, что теперь встречается редко; хорошая и верная память снабжала его множеством остроумных анекдотов из последних лет царствования Людовика XVI и первых — революции; он был накоротке знаком со многими знаменитостями двух этих эпох и рассказывал о них массу чрезвычайно любопытных подробностей.
Он был дружен с Дантоном, Камиллом Демуленом, обоими Робеспьерами, Сен-Жюстом, Фуше, и всех этих людей, которые оказали такое громадное влияние на революцию, он представил мне в совершенно ином свете, нежели тот, в котором я видел их до тех пор.
Граф не выражал суждения и не давал оценки, он просто откровенно и точно передавал то, что видел и слышал сам, предоставляя слушателям делать заключения из его слов.
Вечера пролетали с необычайной быстротой в этих занимательных беседах, перемежаемых иногда, но очень редко, музыкой. Замечу, кстати, что фортепиано, этот бич, изобретенный для терзания нашего слуха, проникло теперь даже на невинный остров Сент-Кристофер.
Однако одно обстоятельство мучило меня: я часто пробовал навести разговор на буканьеров — и каждый раз граф отклонял мою попытку, словно он находил удовольствие дразнить меня, не давая возможности прямо выразить ему желание, постоянно вертевшееся у меня на языке.
Быстро миновал срок моего пребывания на Сент-Кристофере. Капитан Дюмон завершил починку своего судна и перевозил теперь на борт закупленные съестные припасы и пресную воду; через два дня он снимался с якоря.
Грустно мне было расставаться с добрыми обитателями замка, которые приняли меня, человека им чужого, с таким сердечным радушием; я не решался проститься с ними и откладывал до последней возможности минуту разлуки, которая должна была стать вечной.
Однако следовало наконец собраться с духом и объявить о своем отъезде. На другое утро в восемь часов мы снимались с якоря, и мне уже с вечера надо было отправиться на Песчаный мыс, чтобы немедленно переехать на корабль.
Капитан любезно известил меня, что шлюпка будет ждать у пристани до полуночи. Было около восьми часов вечера, я не мог терять более ни минуты.
Расставание вышло очень тяжелым. Это милое семейство привыкло ко мне и считало уже как бы старым другом. Все отправились проводить меня до ворот, где уже ждал слуга Дюкрея с двумя лошадьми, которых этот превосходный человек одолжил мне для путешествия.
Прощание длилось довольно долго, однако настала все же минута разлуки, и я уехал.
В одиннадцать часов я был на Песчаном мысе и уже заносил ногу в ожидавшую меня шлюпку, когда меня почтительно остановил слуга, мой проводник.
— Простите, господин, — сказал он, — их сиятельство велели вручить это вам и передать на словах, что они посылают это вам на память, чтобы вы не забывали о семействе Шатогранов.
Я взял тщательно перевязанный и запечатанный пакет, который он подал мне, вложил ему в руку луидор и сел в шлюпку.
На следующее утро, когда я пробудился, мы уже шли под парусами и остров Сент-Кристофер виднелся на горизонте только синеватым облачком, которое вскоре и вовсе исчезло.
Тут я вспомнил о таинственном пакете, переданном мне от графа Шатограна таким странным образом. Я распечатал его и вскрикнул от радостного изумления, даже из рук выронил. Поспешно подобрав его с пола, я тотчас запер на задвижку дверь своей каюты, чтобы никто не мог мне помешать, и, расположившись у письменного стола, аккуратно разложил перед собой содержимое пакета.
Во-первых, там была адресованная мне записка в несколько строк. Содержание ее было следующим:
