Бронзовая колонна с тремя обвившими ее основание змеями.
Гранитный обелиск, украшенный угловатыми вавилонскими письменами.
И снова колонна, за которой из тьмы возникла угрюмая фигура бронзового быка.
– В чреве таких быков сжигают преступников, – испуганно шепнул Алипий. – Идем быстрее. Не гляди на быка. В его чреве расположена специальная печь. Идем. Торопись. И не дай тебе Господь когда-нибудь попасть в руки императора ромеев. Он унижен и оскорблен.
Только под утро Алипий привел Ганелона в узкий переулок, пропитанный запахами мочи и палых листьев. Под ногами густо чавкала грязь, дома вокруг резко возвысились.
– Теперь недалеко… – шепнул Алипий. – Мы пересекли город… Мы как бы сбежали от латинян, но скоро они придут и сюда…
Запах мочи, палых листьев.
Грязь под ногами.
Отсвет пожаров…'
XVII–XIX
'…обжигающий легкие.
Там, где вчера вофры, подрагивая жадно ноздрями, выслеживали краденых коней, аргиропраты следили, не торгуют ли драгоценностями женщины, кируллярии принюхивались, не пахнет ли от больших свечей бараньим или каким другим жиром, там, где совсем недавно ловкие акробаты совершали чудесные действия – бегали по корабельным мачтам и ходили по веревкам, натянутым от одного высокого этажа до другого, крутясь на колеблющейся веревке колесом и счастливо уклоняясь от копий, бросаемых друг в друга, там, где еще вчера ювелиры, кожевники, булочники и столяры дешево и дорого продавали камни и золото, кожи и мыло, овощи, ароматы, шелка, там, где сердитый эпарх разрешал оценивать золото лишь знающим ювелирам, а свинину закупать лишь специальным мясникам, там, где даже камни насквозь пропахли перцем, корицей, мускусом, амброй, алоэ, ладаном, там где еще вчера кипела вечная жизнь и человек выбирал человека, сейчас царила лишь ночь, потрясенная отсветами ужасных пожаров.
Птицы небесные, гордецы, легко взметающиеся в небо, в отчаянии шептал про себя Ганелон, смотрите, не вас ли несет бурей в огонь?
Рыбы жирные, в отчаянии шептал Ганелон. Рыбы, идущие в заливах косяками, разгуливающие свободно в ужасных морских зыбях, ищущие пропитания в водных пропастях, лишь смутно преломляющих недостаточный дневной свет, не вас ли ныне несет в огонь, ужасом и смертным страхом выталкивает из зыбей обнажающегося от жара залива?
Люди смертные, шептал в отчаянии Ганелон. Люди, бессмысленно радующиеся плотским наслаждениям, люди, близкие полевым скотам, срывающим губами траву, смотрите, не ваша ли ныне торжествует близкая смерть, о которой еще вчера никто из вас не хотел думать?
Ганелон знал: смерть – это изменение.
Смерть уничтожает в живом существе все, что раньше в нем было.
Заодно смерть иногда уничтожает зло.
Ганелон шел сквозь ночь, как через саму смерть. Он шел сквозь ее жадное и жаркое дыхание, сквозь ее манящие и пугающие сполохи. Он отчетливо знал: эта ночь к добру, все зло в городе городов скоро будет уничтожено, как уничтожались на ночных улицах города городов проклятые грифоны, когда-то отколовшиеся от истинной церкви.
Ганелона пробивало то жаром, то холодом.
Время от времени он тщетно пытался снять ладонью тонкую паутину, вдруг застилавшую зрение.
Я настиг зло, шептал он себе. Я накажу зло. Я склоню Амансульту к раскаянию. Душа Амансульты будет спасена.
– Это здесь.
Ганелон остановился.
Наверное, они были уже на окраине Константинополя, по крайней мере, шум отдаленного сражения еще не доносился сюда. Алипий, держа полу длинного испачканного грязью плаща в левой руке, правой ткнул в крепкую дубовую дверь, врезанную в каменную стену.
– Стукни пять раз, потом еще два раза, – негромко подсказал он Ганелону. – Потом подожди и стукни еще три раза. Если никто не откликнется на твой стук, тогда все повтори все сначала.
И спросил:
– Теперь я могу уйти?
– Подожди, – мрачно ответил Ганелон. – Я ведь могу не найти того, кто мне нужен.
– Кого-нибудь ты обязательно найдешь, – шепотом подсказал грек. – А дальше я дорогу не знаю. Ее знает только тот, кого ты найдешь в этом доме. Кого бы ты тут ни нашел, он должен знать дорогу.
И спросил:
– Теперь я могу уйти?
– Нет, – ответил Ганелон. – Подожди меня здесь. И помни, я очень упорен. Если ты уйдешь, грифон, не дождавшись меня, я накажу тебя, если даже для этого мне придется еще раз пройти сквозь горящий Константинополь.
Алипий неохотно кивнул:
– Я подожду.
И добавил:
– У меня нет оружия.
– Оружия тебе не надо. Просто жди. Если кто-то появится, отступи в тень и затаись, а потом как-нибудь дай знать мне. Появится латинянин или ромей, это все равно. Я не хочу, чтобы пока я нахожусь в доме, в него входил кто-то еще, кроме меня.
Грек неохотно кивнул.
Ганелон пять раз, потом еще три, ударил в дверь кулаком.
Никто не ответил.
Он повторил удары.
За дверью, в некотором отдалении от нее, послышались старческие шлепающие шаги и неясное бормотание.
– Я иду, не стучи… – расслышал Ганелон старческий голос. – Я тебя слышу, будь терпелив… Я уже иду, не стучи… Ты тоже не всегда бываешь скор на ногу, Берри, поэтому не торопи и меня…
Ганелон задрожал.
Великою своею милостью Господь предавал ему в руки не кого-нибудь, а мага из Вавилонии старика Сифа, прозванного в Риме Триболо – Истязателем. Ганелон сразу узнал его голос.
Так же сразу он узнал и морщинистое лицо, ясно освещенное масляным светильником, который старик держал высоко над головой.
– Кто ты? – удивленно спросил старик.
Ганелон кулаком оттолкнул старика в глубину комнаты, вошел и плотно притворил за собой дверь.
Ты не нашел, старик, тайну великого эликсира, подумал Ганелон с некоторым сожалением, внимательно всматриваясь в лицо Сифа. Твоя кожа высохла, как плохо выделанная овчина, вены на руках вздулись. Ты стал меньше ростом. Тайные книги не помогли тебе, старик, а нечистое золото явно повредило здоровью. Ты хромаешь и зубы у тебя редкие, как выщербленная пила. Известно всем ученым людям, что обмен веществ изнашивает материю.
– Иди вперед, – негромко приказал Ганелон. – И иди тихо.
Они молча поднялись по такой узкой и крутой лестнице, что иногда Ганелон видел перед собой только голые черные пятки старика.
Такую лестницу, подумал он, легко может оборонять от целого отряда всего только один воин с кинжалом в руке.
Но такого воина в доме, кажется, не было.
– Теперь остановись, – негромко приказал Ганелон, когда они оказались в неосвещенной комнате с приоткрытой дверью, ведущей еще в одну комнату, из которой падала ровная полоска света.
Старик послушно остановился.
Он все еще не узнал Ганелона.
Крепко ухватив старика за плечо, Ганелон прислушался.
– Построй, мой друг, храм из камня, схожего с алебастром…
Неясное бормотание доносилось из-за неприкрытой двери, ведущей в освещенную комнату. Размеренный и бесстрастный голос никак не вязался с горящим Константинополем.
– Храм этот велик, он не имеет ни начала, ни конца… Помести внутри храма источник самой чистой воды… Помни, что поникнуть в храм можно только с мечом в руке, и вход в храм узок, и всегда охраняется тем драконом, которого следует убить…
«Которого следует убить…» – повторил про себя Ганелон и шепнул в ухо старика:
– Не вздумай кричать. Я проткну тебя кинжалом быстрее, чем ты выговоришь хотя бы слово.
Старик кивнул.
Этот кивок мог означать лишь одно: старик все понимает.
– Соедини мясо и кости дракона воедино и построй пьедестал… Найди в указанном храме то, что ищешь, и торопись, ибо жрец, этот медный человек, что сидит у источника, постоянно меняется в своей природе, постепенно превращаясь в серебряного человека… А со временем, если ты того пожелаешь, он может превратиться в золотого…
Кости и мясо дракона.
Медный человек, сидящий у источника.
Серебряный человек, превращающийся в золотого.
Волна внезапного гнева опалила Ганелона.
Боль и гнев, бурно смешиваясь, причинили ему ужасное, почти непереносимое страдание.
В бездне мирской греховной тону я, ужаснулся он. Придавлен грузом ужасных грехов я, тяжко мне. Так много нарушил заветов, что только победа может
