иголках, а потом ушел… Моя жизнь разбита! – голос Зозо возвысился до трагического Монблана и завис там, собираясь сорваться в бездну истерики.
– Ерунда, мам! Твоя жизнь разбивается раза три в месяц, а затем моментально срастается, – утешил ее Мефодий.
Он уже и счет потерял тому, сколько раз его мать встречалась с подержанными принцами из брачного журнальчика. И каждый раз все заканчивалось безобидным нулем, кроме одного случая, когда очередной принц стащил пафосную бронзовую пепельницу, которую Эдя, в свою очередь, уволок из кафе, где работал до «Дамских пальчиков». На другой день этот принц вернулся пьяным, долго барабанил в дверь, стремясь поговорить, и заснул прямо на площадке, сложив буйную голову на коврик. Хорошо, что Эдя вернулся раньше и, мстя за пепельницу, изгнал Адама из рая прицельными пинками.
– Ты так думаешь? Ладно, забыли, – сказала Зозо печально.
Мефодий почувствовал, что в эту самую минуту она выдирала из сердца, комкала и выкидывала в мусорную корзину жирного борова.
– Ты сам дойдешь или тебя встретить? – спросила Зозо. В ее голосе явно звучало, что ей лень одеваться.
– С эскортом мотоциклистов, – сказал Мефодий.
– Ну, тогда сам. Я жду! У нас остался трофейный торт, – проговорила Зозо.
– Ты все, пошел? – поинтересовалась Ирка, когда Мефодий повесил трубку.
– Ага. Завтра заскочу после школы!
– Давай, пока! – сказала Ирка с легкой завистью.
Она никогда не ходила в школу. Однако Мефодий порой чувствовал, что она, занимаясь дома одна и с приходящими учителями, обогнала его класса на два, не меньше. Во всяком случае, экзамены по некоторым предметам Ирка сдала уже за девять классов.
Мефодий пересек Северный бульвар и подошел к дому – на этот раз, ради разнообразия, с другой стороны. Здесь дорогу ему преградила огромная лужа, поглощавшая талые снега окрестных дворов и изредка с наслаждением прихлебывавшая воду из прорванных труб. Ловким агентам по продаже недвижимости она давала повод утверждать, что дом находится в живописной местности рядом с прудом. Через лужу шла караванная тропа из кирпичей и досок, разбросанных с причудливыми интервалами.
В ровной черной поверхности лужи золотой монетой лежала луна. Изредка по ней пробегала едва заметная рябь. Мефодий посмотрел на луну – вначале в луже, а потом подняв лицо к небу, – и внезапно странное чувство охватило его. Ему почудилось, что он вбирает силу лунного света – напитываясь его спокойной мощью и мертвенной пустотой. Испугавшись, все же это было впервые, он опустил глаза и вдруг увидел, как, подчиняясь его взгляду, отражение луны скользит по луже, как пятно от карманного фонарика. По коже у Мефодия побежали мурашки. Он решил, что сходит с ума. Гонять взглядом луну, как мячик! Рассказывать такие вещи школьному психологу крайне опасно. Мефодий снова вскинул голову. Нет… большая луна, к счастью, оставалась на месте. Его взгляд управлял лишь лунным отражением. Меф потряс головой и несколько раз моргнул, отрывая лунное отражение от своего взгляда. Ему это удалось. Отражение отлипло и продолжало купаться в темной воде уже само по себе.
«Померещилось!» – подумал Мефодий, испытывая одновременно облегчение и разочарование. Управлять отражением луны, конечно, жутковато, но одновременно в этом есть нечто такое, от чего трудно отказаться.
Перепрыгивая с кирпича на кирпич, он перебежал на другую сторону лужи и приблизился к подъезду.
Внезапно в сознании Мефодия точно зазвенел кокольчик. Это был особый колокольчик интуиции, которому Меф издавна привык доверять. Теперь этот колокольчик ясно приказывал ему не ходить в подъезд. Мефодий осмотрелся – все было как будто спокойно: ничего и никого. Однако колокольчик все равно не замолкал. «Что же, мне на шестнадцатый этаж по балконам лезть?» – растерянно подумал Мефодий. Он некоторое время помялся, а затем все же подошел к подъезду.
Он уже набрал код и даже услышал приглашающий писк двери, когда сзади мелькнула чья-то тень. Сильная рука сгребла Мефодия за ворот и потащила. Он попытался вцепиться в дверную ручку, но крепкий подзатыльник протолкнул его в подъезд. Спотыкаясь, полуоглушенный, он сделал несколько шагов.
– Ну наконец-то! Я думал, ты никогда не вернешься, щенок, – с торжеством сказал кто-то.
Мефодий уже по голосу узнал борова. В полутьме подъезда – горел только четырехугольник у лифтов и почтовых ящиков – его лицо казалось зеленоватым и опухшим. Мефодий морщился от боли. Сильные пальцы борова так вгрызались ему в ключицу, словно желали захватить ее с собой в качестве моральной компенсации.
Мефодия почти тошнило от красных волн ярости, которые распространял боров. Они накатывались, толкали его. Мефодий ощущал, что может вобрать их силу, но невольно отталкивал, отражал, ставил блок – оттого волны и разлетались с такими брызгами.
– Отпустите меня!
– Отпустить? Только с крыши головой вниз! Что ты сделал с моей машиной, сосунок?
– С какой машиной? Я вообще не видел вашу машину! Не видел, кто проколол вам шины!
Мощная затрещина, от которой голова мотнулась в сторону, обожгла Мефодию щеку. Его встряхнули с удвоенной яростью и проволокли по ступенькам к лифтам. Мефодий сообразил, что допустил стратегическую ошибку. Он не мог не видеть автомобиль борова, ведь впервые они столкнулись именно у него. И уж тем более, будучи невиновным, он не мог знать, что шины вообще проколоты.
– А ну не вырывайся! Я из тебя все внутренности вытащу и на руку намотаю! Мы сейчас вместе пойдем к твоей чертовой мамаше, и я поговорю с ней по душам! Я возьму с вас втрое за каждую покрышку, а если нет, перебью у вас все в доме! – прохрипел боров. Он был так разозлен и с такой яростью удерживал вырывающегося Мефодия, что никак не мог попасть пальцем по кнопке вызова лифта.
Наконец он нашарил ее. Но в ту минуту, как кнопка зажглась печальным красным глазом, чей-то спокойный голос произнес:
– Эй ты, жертва принтера, оставь его!
Глава 2
Скоморошья слободка
Мефодий и боров разом обернулись. Они не слышали ни хлопка подъездной двери, ни шагов, но на площадке у лифтов они были уже не одни. У почтовых ящиков, над которыми на стене было нацарапано загадочное: «НУФА – СВЕНЯ!», стояла высокая, очень полная девица лет двадцати с серебристо- пепельными волосами. В руках у нее был трехслойный бутерброд, такой грандиозный, что все двойные гамбургеры в сравнении с ним показались бы жалкими закомплексованными недомерками. Однако девицу его размеры, видимо, ничуть не смущали. Она дирижировала своим бутербродом, как маэстро палочкой, не забывая изредка откусывать приличные куски. Стоит добавить, что девица была в куртке из грубой кожи и в короткой юбке. Завершали туалет высокие сапоги – один красного, другой черного цвета и дутые браслеты в форме ящериц, глаза у которых были из сияющих камней.
– Эй ты, прихлопнутый сканером! Кажется, я велела тебе отпустить мальчишку! Если ты этого не сделаешь, я засуну тебя внутрь провода занятого телефона! Ты у меня будешь странствовать от одного звука «пи» к другому звуку «пи»! Это говорю тебе я, Улита! – повторила девица, угрожающе взмахнув бутербродом.
Боров засопел, переваривая сложную угрозу. В его тесной черепной коробке затеялся целый реслинг мотиваций, однако желание рассчитаться с Мефодием размазало по рингу возможность поставить на место наглую девицу со странным именем.
– Не путайся под ногами! Этот малолетний уголовник проколол мне две отличные покрышки! – буркнул он, встряхивая Мефодия как грушу.
– Целых две покрышки? Мраку мрак! Мои соболезнования в связи с потерей механического родственника! – ужаснулась Улита.
– Чего? – не въехал боров.
