— Начнём с того, что вам нужно, а потом поторгуемся о цене, — Эмилий кивнул, и Дэффид, взъерошив тронутые сединой короткие волосы, начал, — Мы говорили на ярмарке о нескольких тысячах комплектов пехотного вооружения. Отлично! Но сколько именно тысяч солдат вы хотели бы экипировать?
— Пять тысяч — и это будут люди, набранные в городах. Но оружия мы хотели бы заказать немного больше. Помимо новобранцев, мы собираемся вооружить в качестве лёгкой пехоты около тысячи наёмников из осёдлых бедуинских племён. Многие из них не могут принести пользу только потому, что у них нет толкового оружия. Которое само по себе будет служить неплохой платой этим воинственным людям.
— Хорошо. Шесть тысяч, и одна из них — для варваров. Тогда… Пойми — мы, всё-таки, не империя. У нас мало железной руды, а ту, что есть, привозят издалека. А потому, ради того, чтобы железа хватило на главное, уменьшим его количество в остальном.
Дэффид подошёл к ларю, достал оттуда шлем.
— Взгляни. В таком моя дочь ходила на недавнюю войну, на Кричащий холм. Это — не римская работа! Мы переняли такой шлем у саксов. Железное кольцо вокруг головы. Две полосы, крест-накрест, защищают череп. Остальное — кожа. Нащёчников и назатыльника нет. Просто, и чаще всего — достаточно. Мы можем сделать некоторое количество шлемов римского образца. Но простым воинам должно быть довольно и этих.
— Согласен. И — лучшие шлемы начальники пусть заказывают себе сами. Мы же берём шесть тысяч таких варварских шапок — пусть берберы тоже получат шлемы. Это им понравится.
— Щиты. Я так понимаю, ты предпочтёшь большие? Плетёная ива, обтянутая кожей. Умбон — толстое вязкое дерево. Два, три пальца ивы или липы. Никакой оковки. Кожа и дерево. Шесть тысяч.
— Пять, — поправил Эмилий, — берберам лучше малые щиты. Они сражаются, рассыпавшись, и полагаются на ловкость. Отчего предпочтут малый щит, который вернее удержит стрелу или удар, чем большой, которым легче прикрыться, но менее прочный. Оковка необязательна. Большие же щиты пусть будут вытянутые, и равно круглые со всех сторон. Как у вашей стражи, собственно.
— И тысяча маленьких щитов из липы толщиной в два пальца, — продиктовал Дэффид, — Да, мы это сделаем. Теперь об остальной защите. Я размышлял над этим. Металла нам не хватит. А потому я предлагаю стёганый доспех. И мы не будем шить его сами. Просто поставим ткань. С учётом морской перевозки, которая часто портит шерсть — это будет льняная ткань. На пять тысяч тысяч стёганок.
— На двенадцать тысяч, — предложил Эмилий, — Стёганка не лорика. Прослужит меньше. А берберы сами предпочитают именно этот доспех. Прибавь ещё столько же пар сапог. Нас вполне устроит сарматский тип.
Это означало — работы хватит всем ткачихам. На всю зиму. А также — что кожа поднимется в цене. Поначалу горные пастухи будут довольны. А потом заметят, что жёны, дочери и невесты всё равно зарабатывают больше. Не больше мужей — но больше, чем раньше. Впрочем, военная добыча поможет горцам сохранять иллюзии, что всё снова стало по старому. До весны.
— Сделаем и это. Но часть, менее половины, возможно, окажется из шерсти. Тогда при перевозке штуки шерсти лучше везти внутри льна, который примет сырость в себя. Записала?
Эйлет кивнула.
— Теперь о сложном. О наступательном вооружении. Нужны ли вам луки? Это простое оружие из вяза, не очень сильное. Тетивы — изо льна и шёлка, не будут бояться сырости.
— Разве вместе с лучниками, — римлянин приуныл. По хорошему в каждой византийской пехотной фаланге непременно были ряды лучников. Три из семи, а лучше — четыре из восьми. Но за полгода их не натренировать.
Дэффид развёл руками.
— Немного, в запас, и для наёмников, — решил, наконец, Эмилий, — около пяти сотен. Зато нам нужны стрелы. И много. Без ограничения. Сколько сможете сделать. Для тех стрелков, что уже есть…
А потому вопрос о стрелах — точнее, о древках и наконечниках раздельно — пришлось отложить. До тех пор, пока не выяснится, сколько же металла останется после оснащения армии прочим наступательным оружием.
С которым оказалось сложнее всего. Византия традиционно делала ставку на копья, как греки — и тут особых проблем не возникло. Листовидный наконечник кельтского типа и ясеневые древки римлянина устроили, и он заказал их — пять и шесть тысяч. Но Византия не забыла и короткий пехотный меч. Знаменитый римский гладий.
— Пять сотен. Больше никак. И руда есть — кузнецов не хватит.
Дэффид предложил топоры и булавы.
Булавы — тысячу железных, залитых свинцом, Эмилий охотно взял — для лёгкой пехоты. Это было едва не любимое оружие берберов, и отказываться от него они точно не станут. Но…
— Топоры? Римской пехоте? Не насмехайся. Не варвар, знаешь — у нас всё обучение поставлено на колющий удар.
Решение искали долго. Пока Эмилий не вспомнил, что «Стратегикон» Маврикия допускает вооружение пехоты секирами — у которых на один конец надето железко, а на другой — острый наконечник. Как у дротика.
Дэффид подумал.
— Выглядеть будет гадко, — заявил он, — но и железко топора, и наконечник копья можно получить литьём. И очень недолгой проковкой. Это мы сможем. Четыре с половиной тысячи, а?
— Вы умеете лить железо? — у римлянина глаза на лоб полезли, — как бронзу и свинец?
— Можно и так сказать. Только никакого «мы». Этому научила Немайн. Как раз теперь мы строим большую печь, в которой можно будет делать разом много плавок и отливок…
Вот тут Эмилий начал изображать недоверие и беспокойство — и подписал договор только после того, как его пообещали пригласить на первую плавку и всё подробно показать. Разведчик внутри купца прыгал от восторга. Фиаско с печатью было перекрыто — с лихвой.
После этого Дэффид направился собирать воинов своего клана — а заодно и дружественных Тармонов и Монтови. С последними прежде бывали трения — но брак Кейра с Туллой и новое владение Немайн на самой границе с этим кланом открывали возможности, которыми холмовой клан не замедлил воспользоваться. Небольшая армия направилась в порт и принялась ожидать, наблюдая, как из приподнятых над промокшими трюмами хранилищ выгружают задаток. Шёлк. На тридцать шесть тысяч номисм. По обычаю, вполне совпадающему с имперским законом, сделка считалась заключённой именно после передачи задатка.
Вокруг цепи, рычаги и тросы. А ещё вокруг сон — Клирик это сознавал очень чётко. Сверху доносилась музыка. Та самая. Да и стоящий рядом человек знаком. Пусть и шапочно. 'Старый мёртвый итальянец'. Клирик попробовал пошевелить ушами. Не получилось. Голову оттягивало назад что-то высокое, тяжёлое и страшно неудобное. Лицо слегка щекотала маска. Поднятые к глазам руки оказались руками Немайн. Рубин на месте, темно поблёскивает углами камеи.
— Кинжал не забыла? Ну, соберись.
Клирик ответить не успел. Раздались раскаты грома, маскирующие лязг подъёмного механизма. Только в эти секунды до Клирика дошло: петь придётся ему. И уже другие знатоки в зале будут строго разбирать исполнение. А пробравшийся в чью-нибудь ложу призрак печально согласится: не то. Опять и снова. А потом он почувствовал взгляды зрителей. Сердце закаменело…
Клирик не был бы самим собой, если бы не умел преодолевать подобные останавливающие эффекты. Проблема была одна — от застенчивости он становился разом наглым и неловким. На первых тактах вступления, вместо того, чтоб собраться с дыханием и принять подобающую позу, он успел: споткнуться. Запнуться о собственный подол. Поразиться, насколько одежда тёмных веков удобнее барочных пыточных нарядов. Сорвать с головы помесь головного убора индейского вождя с медвежьей шапкой наполеоновского гвардейца. С наслаждением провернуть пару раз вырвавшиеся на свободу уши, встряхнуть обеими руками успевшую достигнуть плечей красную гриву. Поймать глазами актрису, к которой полагается обращаться при исполнении арии. «Дочь» оказалась молоденькой, естественно растерянной от такого явления — но на две головы выше «матери» ростом, черноволосая, классический римской нос с сердито разутыми
