него страшные громы и молнии. Он сжался. Но грома не было.
– А-а… – почти ласково пропела Гета Ивановна. – Я сошла с ума… Я, конечно, слишком глупая, чтобы учить такого знаменитого гения. Нет, вы поглядите на него! Ему письма пишут со всего Советского Союза, он у нас лучше всех!.. А я вот возьму да напишу этим ребятам, какой ты на самом деле! Вот хотя бы этому Юре Кошелькову из Ленинграда, пускай он знает, какой тут у нас поэт…
Она достала из классного журнала белый конверт, и на нем – внизу, где обратный адрес, – Севка сразу увидел ровные крупные буквы: «Юре Кошелькову». И тут же всё сделалось неважным. Всё, кроме письма. Потому что буква «Ю» была знакомая-знакомая. С длинной перекладинкой, пересекающей палочку и колечко.
Севка, замерев от счастья, потянулся к конверту. Но Гета Ивановна живо отдернула письмо:
– Нет, голубчик! Хватит с тебя писем. Получишь, когда всё перепишешь и вести себя научишься. А пока оно у меня полежит. И другие тоже.
Севке не нужны были другие! Только это!
– Отдайте! Это от Юрика! – отчаянно сказал он.
– Ну-ка, помолчи! Он еще голос свой будет тут повышать!..
– Отдайте! Это же от Юрика!
– А хоть от Пушкина! Если будешь орать, я его вообще… – Она встала и взяла письмо так, будто хотела разорвать. Как тетрадку!
Севка прыгнул и вцепился ей в локоть:
– Не надо!
Она стряхнула Севку:
– Ах ты, негодяй!
Но он опять прыгнул и вцепился. Гета Ивановна за шиворот выволокла его в коридор и потащила к дверям учительской. Но Севке было уже всё равно. Пусть его хоть убивают, лишь бы отдали письмо Юрика!
– Отдавайте! – со слезами кричал он. – Отдавайте немедленно! Это мое! Это от Юрика! Не имеете права! Отдайте сейчас же!
Гета Ивановна рывком втащила его в учительскую, и он мельком увидел растерянное лицо Нины Васильевны. Гета Ивановна толкнула Севку на середину комнаты:
– Полюбуйтесь! Закатил истерику! Говорит, что я дура!
Севка тут же повернулся к ней:
– Отдайте письмо!
Он попытался схватить конверт, но Гетушка оттолкнула Севкины руки и выскочила за дверь. Дверь захлопнулась, она была с замком. Севка заколотил по ней кулаками, загудела фанерная перегородка. Страх, что письмо исчезнет, был сильнее всего. И еще была ненависть.
– Отдайте! Отдайте!! – рыдал он. – Вы в самом деле дура! Я маме скажу! Отдайте письмо!!
Нина Васильевна схватила его за плечи, оттащила. Он упал на пол.
– Пусть отдаст! Отдайте! Это же от Юрика!! Неужели они не понимают, что это от Юрика?! Почему они такие?
Нина Васильевна подтащила его к дивану, попыталась усадить. Он упал лицом на клеенчатый валик. Его опять усадили. В учительской, кроме Нины Васильевны, были теперь еще какие-то люди.
– Ну, по… жалуйста! – дергаясь от рыданий, кричал Севка. – Ну, пожалуйста! От… дай… те!..
– Да вот, вот твое письмо…
И конверт оказался у него в руках. Севка прижал его к промокшей от слез рубашке.
– Успокойся, Глущенко… Ну тише, тише…
Однако Севка не мог успокоиться. Рыдания встряхивали его, как взрывы. Ему дали воды в стакане, но вода выплеснулась на колени и на диван.
И только через много-много минут слезы стали отступать. Но еще долго Севка вздрагивал от всхлипов. Из учительской ушли все, кроме Нины Васильевны. Та опять дала Севке воды, и он сделал два глотка.
– Вот видишь, до чего ты себя довел, – сказала Нина Васильевна.
Он довел? Это его довели! Севка всхлипнул сильнее прежнего.
– Ну ладно, ладно, перестань, – торопливо заговорила Нина Васильевна. – Посиди вон там и успокойся.
Она взяла его за плечи, увела в угол, к вешалке, усадила там на стул. А сама вышла. И кажется, заперла дверь.
Севка повсхлипывал еще минут десять, потом совсем затих. И в школе было тихо. Уже отшумела перемена и шел второй урок. А может быть, и третий.
Севка не понимал, зачем его сюда посадили. В наказание или просто так? И что будет дальше? Но эти мысли проскакивали, не оставляя никакой тревоги. Севка ничего не боялся и никуда не спешил. Главное было у него в руках – его сокровище, письмо Юрика. Севка сначала прижимал конверт к животу, а потом затолкал под рубашку. Распечатывать и читать сейчас он не хотел. Вернее, просто об этом не думал. Самое важное, что Юрик нашелся…
А она хотела порвать письмо!
Севка опять шумно всхлипнул. Погладил письмо под рубашкой. Сел на стуле боком и привалился щекой к спинке.
Забрякал звонок, зашумела еще одна перемена. Севка напружинился. Сейчас придут сюда учительницы, будут разглядывать его и, может быть, ругать. Гета уж точно будет. А что, если спрятаться за пальто на вешалке?
Открылась дверь, и вместе с Ниной Васильевной вошла… мама.
Мама несла Севкин ватник, шапку и сумку.
– Одевайся, – сухо сказала она.
Севка, глядя в пол, засуетился, запутался в рукавах. Мама, не говоря ни слова, помогла ему. Потом подтолкнула к двери. У порога напомнила:
– Что надо сказать, когда уходишь?
– До свидания, – пробормотал Севка.
На улице и следа не осталось от утренней пасмурности. Ни одного облачка. День сиял, было тепло, как летом, и улица была разноцветная. Севка глубоко и прерывисто вздохнул, будто вырвался из жуткого плена.
Однако мама тут же поубавила его радость. Она проговорила ледяным голосом:
– Видимо, ты просто сошел с ума.
– Не сошел… – слабо огрызнулся Севка.
– Нет, сошел. Только сумасшедший может сказать учительнице такие слова.
– Какие?
– Ты что, не помнишь?
– Не помню, – искренне сказал Севка.
– По-твоему, можно говорить учительнице, что она дура?
Севка знал, что нельзя. Но злые слезы опять подкатили к горлу.
– А тетрадку рвать можно?! А письмо…
– Ну тише, тише, тише… Кстати, что за письмо? Раньше ты на эти письма внимания не обращал, а тут устроил такой бой…
– Ну от Юрика же!
Неужели и мама ничего не понимает?
– От какого Юрика?.. Постой, это от мальчика, который тебе книжку оставил? Наконец-то!
– Вот именно… – всхлипнул Севка.
– Но почему же ты ничего никому не объяснил?
Севка даже остановился.
– Я?! Не объяснил?! Да я только про это и твердил изо всех сил! А они… А она… порвать…
– Хватит, успокойся… Перестань. Ведь письмо-то теперь у тебя.
