фантазии этих бесчисленных мировых извращенцев… Верлен, Бодлер, Рембо, Гумилев, Сологуб… Говоря, Верлен употреблял наркотики. Говорят, Рембо занимался работорговлей. Говорят, что всегда пьяный Бодлер выводил на прогулку вместо собаки морского омара на поводке.
Куда такое годится?
Вот и вырос Игорек крысенком. Щерит зубы на собственное отражение в зеркале.
Подумать только, ужаснулся Николай Петрович, Игорек огрызается даже на меня! Не на Коляку там, не на Гену, а на меня! На шефа!
Ладно, усмехнулся Николай Петрович, правильнее теперь сказать –
Твердо решил: вернусь, сменю всю команду.
Коляка ворует, Дима в наглую развязал, нюхает, Виктор Сергеевич стал медлителен, часто задумывается о собственном огородике. Дача, видите ли, у него в Бернгардовке… Нюх потеряли… Вкус к движению потеряли… У каждого появился какой-то собственный интерес…
Всех сменю.
Николай Петрович с удовольствием развел руками, вдохнул спокойный чистый воздух Германии. Подобрев, глянул на Коляку:
– Почему запоздал?
– Да, Николай Петрович, – задергался, заюлил Коляка. – Вы же знаете… Тут кого ни возьми, все только и думают о придирках… – Коляка обвел рукой горизонт, видимо, имея в виду всю Германию. – То на таможне придерутся, то на дороге… Ну все у них поперек, все не по-человечески… К заправке подъезжаю, ни одного человека. Вообще ни одного! Ну, думаю, наверное, не работают, наверное, бастуют против собственных капиталистов. Понятно, попер искать другую заправку. А у них, оказывается, везде пусто. У них бензина, оказывается, много, а очередей не существует. Хоть сам заправляйся…
Коляка осекся.
– И как? Заправился? – сухо спросил Николай Петрович.
– А как же, Николай Петрович! Не ехать же на соплях. Заправился. На свои. На кровные свои! – подчеркнул он. И даже как бы обиделся, представив, что якобы мог подумать о нем Николай Петрович: – Я ж в понятии! Я ж в чужой стране! У них тут свои законы…
Шмыгнул носом:
– Ну, и гвозди, значит…
– Какие еще гвозди?
Коляка опять шмыгнул носом:
– Да на дороге… Набросали гвоздей… Молодежь, наверное, балуется. С жиру… Богатая молодежь… А может, балуют турки… Их же здесь угнетают. Они здесь в нищете… Кто их всех разберет?…
– Еще раз опоздаешь – все! – сухо предупредил Николай Петрович. – Брошу в Германии вместе с турками. Простым гостарбайтером, без всяких документов. и рекомендаций.
Нахмурился:
– Торговал?
– Да что врать, Николай Петрович?… – как бы в полном раскаянии задергался, заюлил Коляка. – Так, по мелочи… Совсем по мелочи… У меня это, считай, и времени никакого не заняло… Время у меня заняли таможенники… Вот зануды, Николай Петрович! Не дай Бог…
На Колякино счастье с широкого мраморного крыльца, распахнув объятия, сбежал, сладко и широко улыбаясь, носатый турок, восторженно закатывая маслянистые черные глаза. Настоящий, круглый, как облако, турок. В красной феске, но в прекрасном европейском костюме, явно пошитом по заказу, а не приобретенном в магазине готового платья.
– Господин Шадрин! – по-русски турок говорил прекрасно. – Как я рад видеть вас, господин Шадрин! Вы всегда вовремя, вы всегда к месту!
И спохватился:
– Как добрались?
– Слава Богу, господин Керим, – широко перекрестился Николай Петрович.
И протянул руку:
– У вас все готово?
– Как всегда! Как всегда! – сладко и широко улыбаясь, затараторил господин Керим, чуть ли не с любовью оглядывая Николая Петровича с ног до головы.
– Лишних никого?
– Совсем никого! – еще больше обрадовался господин Керим. – Двое рабочих, вы их знаете, они глухонемые с детства. Ну, само собою, таможенник. Его вы тоже знаете. С ним мы работаем третий год. Он наш человек. Так что, совсем никого! Совсем никого нет лишних!
– А этот? – кивнул Николай Петрович в сторону турка-мусорщика.
– Это глухой, это совсем глухой человек, господин Шадрин. Он работает у нас уже три года. Вы просто раньше не обращали на него внимания. Он всегда занимается уборкой. Он всегда тих…
Господин Керим поискал нужное слово и нашел:
– …как инструмент.
– Есть еще, правда, индусенок, – вдруг вспомнил господин Керим, улыбаясь еще слаще, еще шире. – Простой глупый мальчишка, взят мною в ученики. Так что, видите, совсем никого лишних! Я твердо выполняю все наши договорные условия, господин Шадрин.
– Дима! Гена! – повелительно окликнул Николай Петрович помощников. – Идемте со мной! А ты, Коляка… – он смерил замершего Коляку сухим взглядом. – Ты, Коляка, внимательно осмотри микроавтобус. Чтобы работал, как… Ну не знаю, что!.. Чтобы все было на ходу. Чтобы не кончалось горючее. Чтобы не валялись на дороге гвозди… Все ясно?
– Да я ж, Николай Петрович! Да я ж! – задергался, обрадовался Коляка, готовившийся к гораздо худшему. – Да вы ж меня знаете! У меня всегда порядок! У меня порядок такой, что немцам не снится!
Пропустив вперед господина Керима, Николай Петрович и его помощники вошли в тихий сумеречный холл.
Лестница.
Длинный и широкий коридор.
Еще лестница.
Еще один коридор.
Наконец, они вошли в просторный, тоже сумеречный зал, посреди которого на бетонном подиуме стоял пустой гроб. У стены – каталка, покрытая белой простыней. Под простыней угадывались контуры грузного тела. К темной стене приткнулся деревянный ящик с цинковым вкладышем, на куске брезента лежали необходимые инструменты.
– Поставь сумку у гроба, Гена.
Николай Петрович помолчал.
Потом с непонятной усмешкой глянул на белую простыню, укрывающую грузное тело:
– Как это ты, Дима, не уберег Семена Михайловича?
Дима равнодушно пожал плечами:
– Это он сам не уберегся, Николай Петрович. Пороки. Большие пороки. Я всегда говорю, все плохое в мире оно от наших пороков. Я и Семе говорил. Только он не слушал, вот и не выдержало сердце.
– Нда… – все так же непонятно хмыкнул Николай Петрович. – Нервная работенка…
И повернулся к сладко улыбающемуся турку:
– Мы не хотели бы задерживаться, господин Керим.
– Разумеется, господин Шадрин, – сладко согласился турок. – Никто нам не помешает, господин Шадрин. Я удаляюсь.
– Спасибо.
Дождавшись, когда за турком закроется дверь, Николай Петрович негромко сказал:
– Гена, почему тут появился какой-то индусенок? Какой еще такой ученик? Сроду не бывало здесь никаких учеников. Что за мальчишка? Мальчишки, они ведь страсть какие любопытные. Этот индусенок из любопытства может дырку проковырять в стене…
– Да ну, – хмуро ответил телохранитель. – Здесь сплошной бетон. Да и что он может соображать, индусенок?
– На то и голова дана, даже индусенку, чтобы соображать. Давай-ка пройдись с Димой по коридорам. Присмотрись. Прислушайся. Мало ли… Береженого бог бережет… Заодно посмотрите, естественно, на индусенка… Индусята ведь тоже бывают разные… С чего он вдруг появился?
Оставшись один, Николай Петрович неторопливо расстегнул молнию спортивной сумки, тщательно покрыл дно гроба плотной прозрачной пленкой, и уже на эту пленку толстым слоем начал выкладывать пластиковые пакеты, набитые стодолларовыми купюрами.
Вздохнул.
Заниматься всем этим должен был Серега Кудимов… Но где сейчас Серега Кудимов? Нет на этой грешной земле никакого Сереги Кудимова. Не выдержал соблазнов Серега… Вот и Сеня Уткин, народный маршал, не выдержал… И не мудрено… Умничать стали… Умные теории стали строить… И вообще, слишком много разговаривать стали…
Тоже мне, народные маршалы!
Всех сменю, окончательно решил Николай Петрович. Великое дело, время от времени менять даже самую хорошую команду.
Всех сменю.
Так думая, он укладывал в гроб пластиковые пакеты.
Все шло как обычно, все шло как всегда, и все же что-то мучило Николая Петровича. Почти неприметно, но томило, саднило душу. Какое-то такое странное неясное беспокойство. Вроде и добрались нормально, и дело у господина Керима налажено нормально, и в Питере нормально разобрались со всеми любопытными. А вот томит что-то…
Может, индусенок?
