девушка. Выяснила, что разные. Запустила свой аппарат. Пропустила несколько импульсов, затем, на самый сильный рванула ручку.
- Ну ты, деваха, даешь! С первого раза! - потянулись на звон игроки. - Впрочем, новичкам везёт. - Дашь копеечку на счастье!
- Но у меня нет сейчас таких денег! - начал упираться бледный. - Рано ещё!
- А ведь врёшь! - возмутилась Алёна.
- Что ты себе позволяешь! Я сейчас, - потянулся за мобильником смотритель. Но вдруг ещё больше побледнел и быстро- быстро отсчитал девушке выигрыш.
- Вот так. Молодец. Сейчас пройдёт. А могло быть и хуже, - успокоила его девушка, выходя из игрального зала.
А трое оставшихся, оставив свои занятия, сквозь стеклянную дверь смотрели вслед удаляющейся фигурке.
- Фффу. Отпустило. Как огнём прожгло, - сообщил жадный смотритель.
- Думаешь, Седая объявилась? - поинтересовался сорвавший куш игрок.
- Не знаю. Старовата для той. Этой как, лет двадцать? Много их тут было наплодилось. Потом, сам знаешь, мода на убыль пошла. Потом даже наоборот - братва осмелела и крашенных дурочек того… учить уму разуму начала. А эта… Вроде и не выкаблучивалась до поры до времени. И если бы этот жмот…
- Но-но! - прервал жмот. Всякий тут будет… Вообще-то надо предупредить. Седая не Седая, а вон как может, - он вновь потянулся к мобильнику.
А виновница этого переполоха докупила нужного шмотья, переоделась. Краснея, выполнила - таки и заказ Максима. "В конце концов, если сам о себе позаботится не в состоянии…" Купила и два мобильника. Два нормальных чемоданчика. Кое-каких сладостей. И с лёгким сердцем направилась назад. Так что оповещённые незадачливым смотрителем "одноруких бандитов" его сотоварищи зря настороженно ожидали неприятных событий. "Седая" себя больше ничем не проявила. Пока.
- Вот, переодевайся! Не может же быть "командированный из центра" так одет. Просто бандюган какой-то, - тормошила девушка Максима. Она, дождавшись в очередного перерыва в его целительстве, чуть ли не силком затащила юношу на нижний этаж в его же номер.
- Хорошо, спасибо, - начал расстёгивать рубашку Макс.
- Да-а, парнишка, ты уже совсем! - возмутилась Алёна.
- Извини, - спохватился парень, вновь застёгиваясь. - Отупел. Знаешь, эти ожоги… И этот парнишка. Пришлось наращивать… А это всё-же много сил забирает…
- " Этот парнишка". Зачем ты его вытягиваешь? Он убийца! Ты разве не слышал?
- Но это автодорожное ведь… Знаешь, я сам однажды так въехал! Не на машине. Когда монастырь громил…
- Но он был пьян! А это - убийство!!!
- Не кричи, пожалуйста. И так голова раскалывается. Всё-таки ожоги, наверное, самое…эээ трудоёмкое…
- Не виляй, не виляй! Мы не об этом сейчас.
- Ты выйди. Я переоденусь быстренько. Надо туда. Понимаешь, там родственники бунтуют. Их не пускают. То есть до нас пускали, а сейчас - нет. Думают самое плохое. До утра мне надо бы поработать с инвалидами, а?
- Хорошо. Но мы об этом ещё поговорим! - выскочила из комнаты Алёна. А когда она вошла, уже переодевшийся юноша спал у окна, под лучами весеннего солнца. И тотчас пропала злость. Парнишка выглядел таким измученным, что девушка всхлипнула от жалости. Тихонько погладила его по волосам, дотронулась до нежной кожи щеки с пробивающимся бархатистым уже почти мужским пушком. Покраснела и отдёрнула руку, когда Максим открыл глаза.
- Наверное, нам пора, - объяснила она свои действия.
- Да, конечно, - вскочил Макс. Он распахнул форточку и во все глаза уставился на дневное светило. Снял рубаху, повернул к солнцу руку с бусами. - Вот адрес, - он отошёл от окна и написал несколько строк на подвернувшемся листке бумаги. Я в твоё отсутствие связывался с Холерой. Главврач на звонок по сотовику расщедрился. Он своё дело знает. Да не "гав-врач", а Холера. Отсюда - три часа лёту. На поезде, сама понимаешь, дольше.
- Полечу.
- Без документов тебя не пустят в самолёт.
- Меня!?? Не пустят!!?
- Прости. Отупел.
- Ты давай, не разрывайся здесь, всё-таки. Я как только смогу, сразу… Да, вот, возьми, - протянула она новый сотовик. Запомни мой номер. Ну… знаешь… пожалуй, я помчусь… Прости…, - она порывисто обняла Максима, чмокнула в щёку и кинулась к выходу.
- Скажи главврачу, что срочно вызывают, - уже вдогонку посоветовал юноша.
"Без тебя бы не додумалась. Лучше бы что-нибудь тёплое на прощание. Сухарь" - обиделась Алёна, согласно покивав головой.
А "сухарь" вновь направился принимать чужую боль и отдавать свои силы. " Если бы у меня были такие… способности, я бы только и лечил. Разве это не счастье?" - вспомнил Макс слова отца. Ах, папа, папа…
Мысленный спор продолжить не удалось. В отделения всё-же прорвались родственники. А поскольку больных-то не удосужились предупредить о неразглашении новых методов лечения, юношу встретила волна удивлённых, восторженных и благодарных взглядов. Им было пока всё равно, кто он, этот молоденький кудесник. Они видели, что произошло за это недолгое время с их отцами, мужьями и братьями и услышали, кто спаситель.
"А ведь прав папуля. Разве не счастье?" - думал Максим, видя посветлевшие лица и первые, сквозь слёзы, улыбки исстрадавшихся родственников.
- Может, вечером? Или вот… сиделкой на ночь. Раньше же можно было? - косясь на Максима, спрашивали у врача присмиревшие женщины. Юноша чуть заметно отрицательно покачал головой.
- Завтра в это же время, пожалуйста. А там посмотрим. Отдыхайте пока. Вам тоже досталось, - распорядился доктор.
А Максим с главврачом направился в отдельный корпус. Оказывается, ни бусы, не перстни, ни кресты не защищают от чувства сострадания к чужой беде и отчаянию. Только уродливая совесть или полное её отсутствие - достаточная броня от этого. Господи! И мы спокойно живём, едим, целуемся, сладко спим, зная, что… Что это вот, рядом! И делаем вид, что не знаем, об этих покалеченных ребятах! И это - не умирающие от голода где-то в Африке! Это вот, здесь, рядом! Очерствели. Или многочисленные войны с революциями истребили генофонд сострадательности? " Не я их туда посылал". Ладно, допустим " туда" - не ты. А вот эти, старые калеки - дети Великой Отечественной? А эти - покалеченные просто "при исполнении"? Неинтересно. Не просто помочь, не просто прочитать, не просто подумать - даже знать неинтересно. Скучно. Вот, поумирали родители, позабыли невесты, наплевало государство, отвернулись от них близкие, не повернулись к ним далёкие. И живут в общем и в собственном аду одновременно калеки, возненавидевшие этот несправедливый мир и ненавидимые обслуживающим персоналом. Ходил, ходил упорный слух, что сразу после войны недолго "даром угощались инвалиды". Быстро очистили от них города, а потом… и… вообще. Но следующие поколения вождей на такое уже не решались. Они не были гуманистами - просто были трусами. И вот, был при этом госпитале такой корпус. Что - то среднее между приютом и больницей для малоо… нищих, короче говоря. Да ещё и он был поделен на два крыла. Для тех, кого ещё навещали и для… "одиноких". Сегодня Максим провёл ночь, исцеляя " брошенных" и к утру завалился в свой номер абсолютно опустошенным. Откуда, из каких времён пришёл мой герой, всё ещё способный к восприятию этой боли, этой несправедливости? Почему не скурвился, не осатанел до сих пор? Неужели, только потому, что принадлежал он уже к новому виду человека? И среди простых смертных такое поведение - аномалия?
Но Макса это сейчас не заботило. Он тупо посмотрел на появившийся на столе букет цветов, упал на койку. Он очень устал, но уснуть сразу не мог. От того, что он увидел, наворачивались слёзы. Как же так? У государства трещит по швам стабилизационный фонд. " Нельзя трогать! Инфляция начнётся!" Из-за того,
