подоконнике, а в углу комнаты, на полу. Не придав этому особого значения, Мефодий открыл футляр и вытащил меч. Внезапно что-то холодное капнуло ему на ладонь.
Удивленно щурясь и не понимая, что за пятно появилось у него на руке, Мефодий подошел к окну. Неясный утренний свет упал на лезвие. Мефодий брезгливо отпрянул. Лезвие меча было в крови. Ее бурые подтеки обнаруживались повсюду – на полу комнаты и на бархате футляра. Кровь давно должна была засохнуть, но она все текла и текла – точно ужас не давал ей остановиться. Она была алая, переливающаяся множеством крошечных огней. Так выглядела кровь созданий света. Мефодий запомнил это, когда Даф однажды случайно поранила палец. Кровь же созданий мрака была иной – медлительной, липкой, с зеленоватым отливом, что бывает на брюшке у мух.
Мефодий отбросил меч, метнулся к тазу и стал поспешно отмывать руки. И хотя пятно было совсем небольшим, вся вода в тазу окрасилась, прежде чем ладонь вновь стала чистой. Отмыть же меч ему так и не удалось. Казалось, кровь теперь останется на нем навечно. Лезвие звенело и трепетало. Мефодий ощущал нетерпение и ярость клинка. Он был как зверь, узнавший вкус крови и не желавший ничего иного.
– Утихомирься! – сказал Мефодий мечу.
Бесполезно.
Мефодий обнаружил, что ладонь сжимается помимо его воли. Костяшки пальцев побелели. Ярость клинка передалась его хозяину. Буслаеву внезапно захотелось, чтобы рядом оказался кто-то, кого можно было бы развалить от плеча и до пояса. Арей, Улита, Тухломон – неважно, кто это будет. В этот миг он набросился бы на всякого. Единственная мысль остудила его, и это мысль была о Дафне. Стоило ему представить ее голову с невесомыми светлыми хвостами, не желавшими лежать на месте и вздымавшимися точно крылья, ярость его мгновенно испарилась. Он понял, что никогда не сумел бы зарубить Даф.
Успокаивая меч, которому необходимо было излить ярость, Мефодий дважды опустил его на высокую спинку кровати. Клинок сверкнул молодой луной. Удара он не ощутил, хотя даже не старался потянуть меч на себя, как учил его Арей. Лезвие запело. Вековое дерево распалось легко, точно кровать была из сливочного масла. Лишь когда кровать, разваленная на три части, раскинулась на полу, Мефодий ощутил, что может вновь разжать пальцы и положить меч в футляр. Он был свободен от власти клинка. Несущая смерть магия отпустила его.
Мефодий смотрел на меч, пытаясь определить, откуда могла появиться кровь. Он точно знал, что никто другой не может взять его меч. Даже Арей никогда не позволял себе свободного обращения с ним, перемещая клинок лишь силой чар. Меч Древнира, прошедший множество перерождений, не терпел чужих рук.
«А вдруг я сам в наваждении, под властью черной магии, зарубил кого-то? Но точно не комиссионера! Тогда на клинке была бы не кровь, а чернила с пластилином!» – подумал Мефодий, снова с ужасом вспомнив о Дафне.
Ему захотелось немедленно увидеть ее, понять, что она в безопасности, но как? Где? Он с досадой оглядел комнату, жалея, что здесь нет телефонного аппарата. Ведь Даф по-прежнему жила у него дома.
«Нет, ну дела! Будущего повелителя мрака до сих пор не обеспечили халявным сотовым! А сами Мефодий свет Игоревич телепатически никого вызывать не могут! Магически не доросли! Телефонную станцию взорвать это нам как по дохлой мухе тапкой попасть, а просто звякнуть – нет!» – издевалась порой Улита.
Внезапно Книга Хамелеонов, лежащая на подоконнике, пробудилась. Обложка застучала с неприятным звуком. Так стучит закрытая и разболтанная старая дверь, когда ее бьет сквозняк. У Мефодия сразу тоскливо заныли зубы.
Даже не заглядывая в книгу, Мефодий понял, что его вызывает Арей. Шеф в нетерпении. Еще немного и снизу, с легкостью пронизав призрачную границу пятого измерения, донесется могучий рык. Но до этого лучше не доводить. Эйдосы не любят громких звуков, особенно когда их производят разъяренные создания мрака.
Одевшись, Мефодий спустился в приемную. Сделал он это неожиданным образом. В углу, прямо на выщербленном паркете, рапирой Улиты была нацарапана руна. Случайно наступать на нее можно было сколько угодно. Но стоило шагнуть в нее с закрытыми глазами, остановиться и произнести: «Odium generis humani»[5], как ты оказывался прямо в приемной, в полутора метрах от фонтана, из которого день и ночь била струя крымского вина «Черный доктор».
Суккубы, легкомысленные ребята, то и дело норовили поплескаться в фонтанчике в костюме Адама, ловя губами сладкие капли. Лишь после окрика Арея они вылезали из фонтана и, оставляя на паркете винные следы, виновато семенили к Улите продлевать регистрацию. Да и не только суккубов привлекал заветный фонтанчик. Тухломон как-то, играя в утопленника, синий и раздувшийся пролежал на дне фонтана целые сутки и так увлекся, что упустил эйдос Льва Овалова, теоретика словесности, автора мистерии «Кол и Бок» и идейного романа «Три свиненка».
Мефодий осмотрелся. В приемной он увидел лишь Улиту, которая, высунув от усердия язык и помогая себе его кончиком – во всяком случае кончик языка двигался синхронно с пером – рисовала на деловых бумагах портрет Эссиорха. На ее столе взбалмошно прыгал огонек свечи.
– Ау! – окликнул Мефодий.
– Уа! – продолжая рисовать, отозвалась ведьма.
– Ты меня слышишь? – усомнился Мефодий.
Улита задумчиво посмотрела на рисунок и подправила Эссиорху линию щеки, добиваясь абсолютного сходства. А поймать сходство было непросто, поскольку недорисованный Эссиорх все время вертел головой и приседал.
– Ты меня слышишь, – подтвердила ведьма после того, как Мефодий еще раз повторил вопрос.
– И чего тебе надо? – спросил Мефодий.
– А тебе чего надо? – эхом повторила ведьма.
– Мне? Мне ничего! – вспылил Мефодий.
Вызвать человека среди ночи, а потом забыть про него, точно он приперся по собственной инициативе. Это вполне в духе их организации.
– Ну и мне ничего! – сказала ведьма.
– Тогда я пошел! – вспылил Мефодий.
– Ну и пошел ты!.. – согласилась ведьма и, заметив, что Мефодий шагнул к руне, сказала: – А, стой, я вспомнила! Тебя шеф вызывал.
Выдав эту информацию, Улита снова вернулась к рисунку.
– Арей в кабинете?
– Не-а. Телепортировал куда-то минут пять назад. Сказал: скоро будет и чтоб ты его дожидался. Все! Не дергай меня! Я уши рисую. Эй ты, нарисованный, не вертись! Знаю, что щекотно! Уши – самая ответственная часть!
– Уши – самая ответственная часть? Почему? – удивился Мефодий.
Улита внезапно отложила карандаш и с негодованием уставилась на него.
– Буслаев, ты что, попугай?
– Чего?!
– Тогда с какой стати ты за мной все повторяешь?
Мефодий обомлел.
– Повторяешь? Я?
– Вот и сейчас тоже! Так только идиоты делают!.. – Улита покрутила пальцем у виска.
– Послушай, ну ты и обнаглела! – сказал Мефодий с восхищением.
Улита ласково провела рукой по волосам и сделала себе челочку на лоб, точно играла в дядю Адольфа.
