Барон… не говорите никому про… это. Ладно?
— Слово чести. Хотя что здесь особенного? Ведь причина ваших слез не страх…
— Именно страх… — Максим опять шмыгнул ноздрей. — Я испугался, что они порубят друг друга…
— Это не тот страх, которого следует стыдиться. Впрочем, я дал слово…
Эти слезы не были у Максима единственными. Однажды ночью Реад растолкал капрала Дзыгу.
— Филипп, встань. Только тихо… Мне показалось, что мальчик всхлипывает. Или во сне, или… так. Пойди и взгляни, тебя он стесняется меньше… Филипп вернулся к Реаду через полчаса — тот был в ближнем карауле у чуть заметного костерка.
— Ну что? Уж не заболел ли?
— Нет, слава Господу…
— Тогда что? Может быть, обиделся, что не назначили в ночной секрет?
— Не то, господин барон. Просто дитя еще. Замаялся, затосковал по дому. А особо горько — по матушке…
— Так успокой, ты же умеешь…
— Пробовал. Да в полной мере как тут успокоишь…
— Ну как… Скажи, что осталось еще немного. Скоро будете мамой…
— Кабы все так просто, — вздохнул капрал.
— Ты, я вижу, тоже измотался изрядно. Не веришь, что дойдем?
— Да не то… Виноват, господин барон, сильно разговорчив я стал к старости, не судите…
— Все мы стареем, Филипп. Ладно, ступай…
И капрал Дзыга пошел от барона, который был душевный человек, но не ведал многого…»
Далее старик читал о разных других случаях в трудном походе. О том, как Филипп Дзыга рассказывал мальчику ночью у огонька сказку про горных гномов и заколдованной дочке атамана разбойников и вспоминал приключения собственного давнего детства. О короткой, всего на полдня, дружбе Максима и белоголовой девочки из крохотного, прилепившегося к скалам селения. Они, взявшись за руки, бродили среди ореховых зарослей и говорили друг другу что-то неслышное остальным. И на прощанье она сплела мальчику венок из синих горных ромашек…
«А еще через день передовой разъезд «знающих истину» настиг черных кирасир. Пальба завязалась нешуточная. Максиму строжайше велено было не высовывать головы. Но он высовывал и палил из-за камня из своего карабина (правда, не очень видел, куда именно). Карабин при каждом выстреле больно толкал его в плечо.
Противника отбили, нанеся ему немалый урон, ибо кирасиры были не только умелые рубаки, но и стрелки отменные. Однако же не обошлось без беды. Пулею в голову убит был поручик Дель-Сом, который из своей скорострелки бил по врагам кинжальными очередями. А еще ранили в плечо Радича.
Дель-Сома похоронили у поросшей алым шиповником скалы. Написали на камне остатками маскировочного лака имя и день гибели. Подержали у плеч вскинутые в салюте сабли. Максим опять плакал, теперь уже не прячась. Впрочем, не он один. Многие вытирали глаза, открыто всхлипывал корнет Гарский. Гребешок на каске корнета был разворочен пулей из тяжелого горского мушкета.
Раненого Радича оставили у двух пастухов, что пасли на травяных проплешинах среди скал маленькое стадо косматых коз. Пастухи, судя по виду и речи, были мужики твердые и честные. Раму поручика обещали за неделю вылечить воском диких пчел, а и случае опасности спрятать его в надежном укрытии. А когда рана закроется, они проводят офицера в долину по тропам, которые не известны никаким «горным духам».
Все по очереди попрощались с беднягой, и нежнее всех — корнет Гарский, недавний противник Радича в несостоявшейся дуэли.
И опять дорога.
…Новый бой случился через сутки. На сей раз опасности было больше, поскольку кирасир догнала вся полусотня. К тому же мало оставалось патронов — запас их упал в пропасть вместе с погибшими лошадьми.
К счастью, позиция оказалась удобная, за скальным гребнем. Из-за него кирасиры меткими выстрелами сшибали одного врага за другим.
Капрал Дзыга бесцеремонно отобрал у возмущенного суб-корнета карабин, чтобы мальчишка не пробовал вновь соваться в перестрелку. Тот, однако, успел выхватить из-за пояса у молодого унтера Гоха длинный револьвер и несколько раз пальнул в сторону противника (хотя, по правде говоря, вновь не разглядел цели).
Потом кирасиры, выпустив по «горным духам» счетверенную ленту из скорострелки, отошли через ущелье по зыбкому висячему мосту, а мост обрушили за собой гранатами.
«Духи» остались ни с чем и не могли радоваться даже в малой степени, потому что на сей раз кирасиры не потеряли ни одного человека. Лишь корнету Гарскому пуля оцарапала ухо, чем он заметно гордился.
Можно было двигаться дальше, долгое время не опасаясь погони. Однако бой измотал всех изрядно, для немедленной дороги не было сил. Отвели лошадей в ложбинку, сами же спрятались у края ущелья за камнями, поглядывая, как на том берегу беснуются в злом бессилии «духи».
А затем и поглядывать перестали. Пусть вопят и стреляют без пользы, сюда им все равно не добраться.
Лежали в колкой, пряно пахнувшей траве, глотали воду из нагретых солнцем фляжек. А кто-то и не воду…
И всех резанул мальчишкин крик:
— Тревога!
Максим стоял на камне и саблей показывал в сторону кривого скального зуба. У его плеча свистнуло…
Ах как глупо, недостойно опытных бойцов проглядели они опасное место! Скала прятала от глаз маленький, заросший дубняком участок на том берегу. И оттуда «духи» неслышно метнули канат с крюком. И теперь, цепляясь по-обезьяньи, ползли по канату двое. Еще полминуты, и окажутся у кирасир в тылу. Начнут палить по ним, по беззащитным, из-за кустов. И в этой перепалке по канату ринутся другие…
— Назад, суб-корнет! — рявкнул полковник. Но тот, выпалив из револьвера, кинулся к месту, где крюк с канатом застрял в расщелине. Стрельба в одну секунду разгорелась с двух сторон. Максим выстрелил опять — по тому, кто лез впереди. «Знающий истину» махнул руками и молча полетел в ущелье.
Максим саблей ударил про канату. Рядом с крюком. Опытный рубака рассек бы канат сразу. Но что взять с мальчишки! Туго скрученные пряди пружинили, лезвие не попадало по одному и тому же месту, пеньковые волокна лопались неохотно. А пули вокруг Максима плющились о камни и выбивали из них серую пудру.
И все же, когда ординарец Филипп оказался рядом (то ли помочь, то ли заслонить отчаянного мальчишку от выстрелов), канат лопнул. Второй «дух» с воплем улетел в невидимую отсюда речку. Капрал ухватил Максима в охапку, двумя прыжками унес за скалу и там в сердцах дал ему леща по тугим гвардейским брюкам. Уронил в траву.
С минуту стоял еще великий шум: крики, ругань, стрельба с двух сторон. Потом разом стихло. Мятежники и кирасиры вновь укрылись за каменными гребнями.
Сидя на камне и опираясь на карабин, полковник Глан бесцветным голосом потребовал:
— Подойдите ко мне, суб-корнет.
Максим подошел. Он все еще сжимал саблю и револьвер. Каска слетела, волосы торчали.
— Корнет Гарский, возьмите у суб-корнета оружие, он подвергнут недельному аресту за… безответственное поведение в боевой обстановке.
