Лужайки, где пляшут скворечники

сказала?

— А я знаю?.. Тём, она мне говорила, что, может быть, потом…

— Что потом?

Он пожал плечами, молча пожал Артему руку и ушел, су­тулясь.

3

Вечера были порой невыносимы. Иногда Артем покупал четвертинку. Но водка помогала не надолго. После нее при­ходила новая тоска. Спасаясь от тоски, Артем часто уходил к Егорычу. Пили чай, говорили о том о сем. Егорыч иногда рассказывал про детские годы. Говорил, что думает написать про них книжку «Солнце Лопуховых островов». Она будет совсем не похожа на «Черных кирасир».

О Нитке и Кее не говорили. Но однажды Егорыч не вы­держал, оборвал рассказ о пережитом, глянул внимательно.

— Тём, друг любезный, так нельзя, перестань изводить себя.

— Да я вроде бы и не извожу…

— Изводишь. У тебя уже лица нет, остались очки да нос. Взгляни сам… — Старик снял с полки зеркальце. То, перед которым брился по утрам.

Зеркальце было размером с открытку. Простенькое, без рамки. Артем взял. Плоское стекло оказалось почти невесо­мым. И… будто не зеркало, а окошко в соседнее пространст­во. Из того пространства глянул на Артема худой, похожий на очкастую растрепанную ворону парень с кровавыми тре­щинками на губах.

«Это я?» — охнул Артем.

Он и раньше видел себя в зеркале. Ведь брился же, хотя и не регулярно! Однако это зеркало было особое. Словно вы­пячивало всю его, Артема, сущность, всю правду…

— Что это за… оптический аттракцион?

— А ты такие штучки не видел раньше? Их много на свал­ках.

— Не попадались…

— Это элементы облицовки боевых звездолетов… Было время, когда господа генералы решили: на Земле воевать уже тесно, пора выбираться с этим делом в космос. И разместили на заводах заказы, чтобы построить несколько орбитальных крейсеров. Но дело оказалось чудовищно дорогое, не потя­нули. А потом начались вообще другие времена… А обшивку успели сделать, валяется теперь на складах и в мусоре… Гово­рят, эта чешуя способна была отразить даже термоядерный удар. Мало того… смотри…

Егорыч взял зеркальце, поймал им свет яркой лампочки, пустил на стену зайчик.

— Ну-ка подставь ладонь.

Артем подставил. Мягкое тепло надавило на кожу, разо­грело ее. Сделалось горячо. Артем отдернул руку.

— Видишь, — с удовольствием сказал Егорыч. — Собира­ет и усиливает всякую энергию. Идеальный отражатель. Я этими штучками выложил заслонку трубы, когда заваривал окончательно. Чтобы не просочилось никакое космическое зло…

— Крепко заварил-то? — спросил Артем, потирая обо­жженной ладонью холодную щеку.

— Намертво…

Но каждый вечер торчать у Егорыча было неловко. Артем оставался в своем доме сам с собой. Иногда — с Бомом. А случалось, что с Бомом и рыжим Евсеем, который вел себя как домашний кот, только не мурлыкал.

Что было делать? Вспоминать и ждать. Но вспоминать — значит, травить душу. А ждать… чего? Сколько?

Однажды… пришел Зонтик. Постучал в дверь, шагнул через порог и сказал просто, будто уже не раз бывал здесь:

— Здравствуй. Можно я у тебя посижу?

— Входи… — Артем посторонился. Со странным, похо­жим на слабенькую ожившую надежду чувством.

Зонтик сел у огня, вскинул на Артема курносое лицо.

— Я не помешал?

— Ничуть… — Артем сел напротив.

Зонтик был в легкой расстегнутой курточке и клетчатой рубашке, в мешковатых подвернутых джинсах, в плетеных сандалетках на босу ногу.

— Ты чего так по-летнему гуляешь? Сугробы на улице.

— А, нам все равно! — он улыбнулся, как умел иногда улыбаться Кей.

Артем дрогнул сердцем, но сказал ворчливо:

— Кому это вам? Сомбро? Тогда почему те двое были в зимних пальто?

— Для порядка. Они же большие, соблюдают правила.

— А ты… для тебя правил нет?

Зонтик посмеялся негромко, сандалеткой безбоязненно шевельнул горящее полено.

— Для меня как когда. Как захочу…

«Зонтик, ты кто? Ты человек?» — чуть не сказал Артем. Но вместо этого сказал другое:

— Хочешь чаю?

— Ага! А то я с утра ничего не ел.

«Ты человек. Ты пацан, у которого какие-то неприят­ности…»

Зонтик выпил две кружки с большущими порциями саха­ра. Сжевал несколько черствых ватрушек, которые вчера принесла от бабы Кати Лелька.

— Тём, а можно я у тебя переночую?

— Да пожалуйста! Хоть насовсем оставайся… А что слу­чилось-то?

— Да ну их! Я с ними опять поругался. С теми, с боль­шими…

— Почему?

— Потому что… думают, если взрослые, значит, всё по­нимают. А на самом деле… Я им говорю: когда начнется ве­сенняя миграция скворечников, надо их обязательно пустить через Нулевой темпоральный пояс. Это в сто раз увеличит распространение. А они: «Ты безответственный мальчишка! Мало тебе той истории с картой! Опять вызовешь временной дисбаланс…» Я бестолково объясняю, да?

— Вполне толково… Зонтик, а ты ничего не знаешь про Нитку и Кея?

Он поскучнел. Поцарапал ногтем заплату на джинсах.

— Ничего не знаю. Правда… Я бы и сам хотел знать, ведь мы с Кеем стали почти совсем уже друзья. А он вдруг… — И Зонтик стал смотреть в огонь.

— Зонтик. А может, знаешь другое? Когда придет весна? Зонтик опять посмотрел на Артема. Глаза были темные от серьезности. И все-таки — уж не мелькнула ли в них искорка лукавства?

— Тоже не знаю, Тём. То есть точно не знаю. Может, через две недели, а может, и завтра…

Плотный и мягкий, совсем не зимний ветер тряхнул стек­ла и крышу. Шарахнулось в камине пламя, замигала и ярче разгорелась лампочка.

Зонтик повернул к потолку лицо. Быстро встал.

— Тём, я, пожалуй, не буду ночевать у тебя. Кажется… уже…

Он шагнул к двери. Та открылась сама собой (ветер затру­бил в дымоходе). Зонтик прыгнул с крыльца, махнул Артему ладонью и пропал в сером влажном сумраке. И… почти сразу вернулся. Шагнул опять к дому.

Нет, не Зонтик. Тоже мальчишка, но в длинной куртке, в шапке с пушистым шариком.

— Тём…

Сон? Причуда тьмы и ветра?

— Кей?.. Господи, Кей!