нибудь вроде Попугаевой. Уж она-то точно придет, да еще на полтора часа раньше.
Пипа смотрела на Гробыню с недоумением. Она сама не так давно жила среди лопухоидов и потому не в полной мере понимала трагедию происходящего. «Ну к лопухоидам так к лопухоидам! Столько народу без магии живет – и ничего!» – говорил весь ее вид.
Зато страдающий Гуня Гломов, один искренне любивший Гробыню, рыдал в голос, не просто рыдал, а ревел, как раненый медведь.
– Зачем я тогда оставил ее одну? Зачем? Это я во всем виноват, я! – повторял он, и его огромные плечи содрогались.
Гломов не боялся показаться смешным, да, по правде, совсем и не казался. Один Семь-Пень-Дыр захотел было сравнить Гуню с плаксивой девчонкой, но благоразумно передумал. Пень был молод, и ему хотелось жить.
Сама Гробыня стояла потупившись, ни на кого не глядя и лишь переступала иногда с ноги на ногу. Глаза у нее покраснели, но слез не было видно. У ее ноги громоздилась небольшая горка из двух чемоданов и рюкзака – все, что она увозила с собой из Тибидохса.
– Ишь! Каменная! – громким шепотом, разнесшимся по Залу в полной тишине, укоризненно сказала Ягге.
Великая Зуби и Медузия разом оглянулись на нее.
Таня, хорошо изучившая Гробыню за те четыре года, что они жили в одной комнате, знала, чего на самом деле той стоит теперь держаться. Сегодня обе – и Таня, и Гробыня – не спали всю ночь. Склепова то злилась, то кричала, то прощалась с Пажом, а под конец уже просто рыдала в голос, уткнувшись головой Тане в колени. Они расставались не то чтобы подругами, подругами-то они как раз никогда не были, но чем-то большим: людьми сблизившимися, свыкшимися и хорошо понимающими друг друга. Таня знала, что Гробыня будет писать ей длинные письма. Знала и то, что будет ей отвечать.
Сейчас Гробыня просто была уже обессилена и равнодушна ко всему, точно приговоренный к смерти, отчаявшийся получить помилование и ощущающий неотвратимые шаги палача.
Вперед выступил Сарданапал. Он был взволнован, красен. Оба его уса шевелились, не останавливаясь ни на секунду.
– Мы впервые делаем это, – сурово начал академик. – Впервые отправляем в мир лопухоидов девочку, которая проучилась у нас так долго. Отправляем, не зная, вернется ли она когда-нибудь. Но другого выхода нет. Закон Древнира не может быть нарушен. Маг может жить только среди магов, а лишившийся магии должен вернуться к обычным людям. Подобное должно существовать среди подобного, а равное среди равного. Этот закон непреложен. Любое отступление от него гибельно.
Гробыня издала громкий судорожный звук – не то плач, не то всхлип, не то стон, не то крик.
Академик с беспокойством оглянулся на нее. Вся его наносная суровость мгновенно исчезла.
– Да пойми же, что не можем мы! Нельзя!.. – сказал он, точно оправдываясь. – Нельзя не потому, что я формалист, а Древнир выживший из ума маг, написавший нелепые законы! Нельзя – потому, что это противоречит законам самого бытия. Да ты просто не выживешь здесь без магии! Могу лишь обещать, что лично сделаю все возможное, чтобы вернуть тебе твои способности… А теперь прощай, хотя я лично надеюсь, что все же «до свидания»…
Академик отвернулся и сделал знак Поклепу.
– НЕЕ-ЕЕТ! НЕЕЕТ! Не надо! – вдруг страшно завизжала Гробыня, бросаясь к Сарданапалу и пытаясь ухватиться за него руками. Выдержка изменила ей.
Сарданапал отшатнулся.
– Поклеп! – торопливо крикнул он. – Поклеп!
Завуч, давно нетерпеливо шевеливший кустистыми бровями и ждавший своего часа, шагнул к Гробыне и громко произнес заклинание принудительной телепортации.
–
Искры, посыпавшиеся из его перстня, окружили Гробыню плотным коконом. Спасаясь от ожога, она вынуждена была запахнуться в куртку и закрыть лицо. Несколько мгновений Склепова все еще стояла посреди зала, а потом ярко полыхнувшая красная вспышка унесла ее прочь, в мир лопухоидов.
– Поклеп! Разве нельзя было сделать это как-нибудь иначе. Деликатнее, мягче? – укоризненно спросила Великая Зуби.
Завуч злобно пробуравил ее маленькими глазками.
– Мягче? Вот и занялась бы сама! Можно подумать, один я знаю заклинание. Вечно на меня сваливают всю самую мерзкую работу, а потом упрекают в недостатке человечности. Ненавижу это проклятое ханжество! Если уж поставили меня расхлебывать грязь – я буду делать это как умею… Всем все ясно?
Он повернулся и вышел крупными шагами.
Зал Двух Стихий быстро пустел. Ученики и преподаватели поспешно расходились не глядя друг на друга, будто невольно стали соучастниками преступления.
– Если я найду того негодяя, кто… который… сделал это с Гробыней, я его убью… – хрипло произнес Готфрид Бульонский.
На другой день утром Таня встала пораньше и заглянула к Ваньке. У нее была мысль – довольно неопределенная – посмотреть, как он спит и как он выглядит во сне. Однако Ванька нарушил ее планы. Он не спал. Он полусидел высоко на кровати, подложив под спину подушку.
– Привет! Я хочу тебе кое-что показать. Дай мне, пожалуйста, вон тот лист с тумбочки, а то не дотянуться, – попросил Ванька, кивая на загипсованную руку.
– Запросто.
Лист бумаги – самый обычный лопухоидный лист в клеточку – прыгнул к ней в руки, и она передала его Ваньке.
– Блин, все время забываю про магию. Я же и сам мог, – виновато произнес Валялкин.
– Ничего, бывает, – успокоила его Таня, знавшая, насколько ее милый маечник умеет быть рассеянным.
– Вот смотри… – сказал Ванька. – Мне тут ночами не спится: весь день лежишь как бревно и не устаешь. Вот и вчера я лежал и думал про то нападение на Гробыню и про Лизкин сон. Ведь Гробыня – это и была самая первая жертва. Теперь-то ты Лизке веришь?
– Более или менее, – проговорила Таня, но, взглянув на лицо Ваньки, послушно добавила: – Хорошо, верю.
– И тогда я вспомнил про знак на куполе!
– Ага, я знала. В смысле, что кто-то пробивает купол, – кивнула Таня.
Ванька с обидой посмотрел на нее.
– ЗНАЛА? Почему ты мне не сказала?
– Ну, это была не моя тайна. Я случайно подслушала разговор, который был совсем не для моих ушей, – произнесла Таня.
Ванька укоризненно покачал головой, а потом здоровой рукой развернул тот самый лист.
– Представь, что лист – это защитный купол. Мы можем сделать его вогнутым, но здесь он плоский. Вот эти точки на листе – места пробоин на куполе.
– Ого, сколько их! А почему ты уверен, что они именно тут? – удивилась Таня.
– Мне показала Ягге. Она заглянула ко мне вчера ночью, когда я лежал со свечой. Вначале ругалась, а потом рассказала про купол. У нее отличная память, но самое забавное, что она сама не поняла, что означают эти пробоины, а я понял…
– А что тут понимать? Кто-то хотел прорваться, – сказала Таня.
– Ничего подобного! – возразил Ванька. – Когда хотят прорваться – делают одну незаметную лазейку, а не долбят весь купол точно сотня перепивших дятлов. Тебе эти точки ничего не напоминают, посмотри внимательнее!
– Еще как напоминают. Твоя шариковая ручка мажет. Лопухоидная? Мне тоже Пипа вечно мажущие ручки подсовывала! – со знанием дела проговорила Таня.
Ванька легонько стукнул ее гипсом по лбу.
– Ты что, не проснулась? Соедини их мысленно между собой. По тем цифрам, которые возле точек. В такой последовательности они появлялись всю зиму. Ну же! Видишь буквы?
