Теперь у нее был портрет. Глядя на него, она могла представлять отца – и это было уже немало. Несколько минут Таня, не отрываясь, жадно смотрела на него, изучая каждую его черточку. Пипа, бросавшая на нее полные любопытства взгляды, благоразумно воздерживалась от замечаний. Она с детства неплохо изучила Таню и отлично знала, что существуют моменты, когда лучше промолчать.
Наконец Таня тряхнула головой, отгоняя наваждение, и вновь уставилась в книгу. Несмотря на то что Ваньке было, как и ей, четырнадцать, он, кроме учебников и справочников по ветеринарной магии, читал почему-то только сказки и мифы, к другим же книгам проявлял абсолютное равнодушие. «Сказки и мифы не ложь. В них есть смысл. В беллетристике же смысла нет. Раз так – зачем терять время?» – говорил он.
– Читать или не читать? Что же со мной, наконец, такое? – строго спросила у себя Таня.
«Одна голова пожирает людей, другая – скот, третья – рыбу. Он любит ночь и боится солнечного света. Когда же гадают, будет ли война, жрецы проводят вороного коня трижды через девять копий», – зацепила она взглядом несколько строк на середине страницы.
Это ее захватило, и она читала всю ночь, почти до рассвета…
Доцент Медузия Горгонова задумчиво обвела взглядом парты. Она была настроена на сентиментальный лад. Вот он – четвертый, предпоследний, курс во всей красе. Еще год, и, сдав экзамены, они выпорхнут из Тибидохса навсегда. Часть, разумеется, останется в аспирантуре высшей магии и будет и дальше грызть древо познаний, а кем станут остальные, чем займутся и какую дорогу в жизни себе выберут? Будут ли они победителями или неудачниками или, возможно, просто сумеют найти свое место в жизни и станут выше удач или неудач.
Неожиданно доцент Горгонова помрачнела. Три стула, расположенные почти наискось, пустовали. Это были места Гробыни, Гуни Гломова и Кати Лотковой. Гробыня была у лопухоидов, Гломов в магпункте, где Ягге заново учила его ходить и справляться хотя бы с тяжестью ложки.
«А где Лоткова? – подумала Медузия. – Ну эта красавица скорее всего просто проспала… Ну ничего, устрою я ей, когда она придет! Посмотрим, как у нее с комплексным заклинанием против мавок и упырей. Если справится, подпущу еще кикиморок и леших».
Заметив, что ребята удивлены ее долгим молчанием, она щелкнула пальцами, возвращая на место журнал, приунывший от невозможности огреть по затылку своего постоянного друга Гломова. Теперь ничто уже не мешало Медузии начать лекцию:
– Главной отличительной чертой нежити является ее неспособность к организованной деятельности. Единственной в истории, кто сумел организовать нежить, разумеется, с помощью магии, была ЧДТ. Надеюсь, вы догадываетесь, что я имею в виду Ту-Кого-Нет-И-Надеюсь-Не-Будет. Однако после ее гибели нежить раз и навсегда утратила способность действовать сообща. Существует предсказание, довольно, впрочем, смутное и смахивающее на апокриф, что рано или поздно нежить вновь взбунтуется, выступит сообща и уничтожит Тибидохс. Остров Буян вздыбится над океаном узкой скалой, на том же месте, где сейчас Большая Башня откроется ход в Потусторонний Мир, где царствует Аид. И будет это огромная мраморная лестница, по которой понесет свои воды река Лета…
Медузия видела, что Шурасик наклонился было над тетрадью, быстро заполняя строчку за строчкой своим бисерным почерком, но вдруг поднял голову и изумленно уставился на дверь.
– В чем дело, Шурасик? – раздраженно обратилась к нему Медузия.
– Способна, – ошеломленно произнес Шурасик.
– К чему способна?
– К организованной деятельности, – машинально повторил Шурасик.
Медузия нахмурилась. Первый ботаник Тибидохса нередко доводил ее своим всезнайством.
– Да посмотрите же, посмотрите! Не спорьте с ним – просто посмотрите! – крикнула Лиза Зализина.
Медузия повернулась и оцепенела. Сквозь распахнутые двери в класс хлынула целая толпа нежити. Первыми, надувая щеки, шествовали четыре бородатых домовых. За ними две кикиморки, четверо скрипучих леших, преимущественно «осинников», с полдюжины отвратительно пахнущих хмырей и шесть банников, больше похожих на взлохмаченные веники. На этих смотрели с изумлением, поскольку банники появлялись в Тибидохсе нечасто.
Нежить с необыкновенной важностью несла блестящий щит, взявшись за его края. Щит покрывали вписанные в виноградный орнамент руны. Медузия пристально вгляделась в него, не узнавая, а после вскрикнула и закрыла шею руками. Она вновь увидела, как сверкнул меч, хлынула темная кровь из перерубленной шеи, зашипели змеи, и в сияющем щите отразилось ее собственное искаженное смертной мукой лицо.
Скверно, очень скверно. Не так просто видеть магические предметы, с которыми у тебя связаны тяжкие воспоминания…
Не окажись тогда поблизости Сарданапал со склянкой мертвой воды и не подмени он Персею его трофей на сочную азиатскую дыню, на истории Медузии Горгоновой, в то время еще не доцента кафедры нежитеведения, можно было поставить большой и жирный крест…
Решив, что нежить напала на Медузию, Баб-Ягун принялся было произносить комплексное заклинание, но доцент Горгонова торопливо крикнула:
– Никакой магии! С ума сошел? Это же щит Персея! Кто-нибудь, марш за Поклепом и циклопами – живо!
Кузя Тузиков на четвереньках добежал до двери и кинулся за Поклепом.
Пользуясь полной безнаказанностью, нежить разбежалась по классу. Банники мыльными мочалками перекатывались по классу, накладывая сглазы и насылая жуть. Хмыри, бесчинствуя, мазали всех своей слизью. У Риты Шито-Крыто, имевшей привычку разуваться под партой, они сожрали один ботинок, а во второй напустили какой-то тухлой дряни, от которой он снаружи окаменел, а внутри заболотился.
Один из хмырей, очень похожий на Агуха, разве что с иначе растущими рожками, вскарабкался по ноге на плечо Пипы. Да-да, именно Пипы. Пенелопа Дурнева, хотя и не сдала еще экзамены даже за первый курс, а только готовилась к ним, выпросила у Сарданапала разрешение ходить на занятия вместе с четвертым, где учились ее ровесники. Она, конечно, мало что понимала, но все равно в глобальном смысле это было полезно. Лучше тянуться за сильными, чем царствовать среди десятилеток, это Пенелопа отлично понимала. И вот теперь Пипе это аукнулось.
Атаковавший ее хмырь принялся, мерзко подхихикивая, старательно облизывать ей голову коричнево- зеленым языком. Его распахнутый рот был кошмарен, как предзачетный сон студента-стоматолога. Здоровьем на его зубах отличался только кариес. Все же остальное было чуть похуже помойки.
– ПРОООООЧЬ! НЕ ДОВОДИ МЕНЯ! – страшным голосом завопила Пипа.
Сидевший с ней за одной партой Жикин, не разобравшись, к кому она обращается, поспешно нырнул под стол. Он был уже научен горьким опытом, что с Пипой лучше не спорить. Стены класса стали вибрировать. Брызнули стекла. Это собиралась неосознанно привлеченная Пипой интуитивная магия. Нежить заволновалась. Хмырь, прикусив себе язык, спрыгнул с плеча Пенелопы и, высоко подкидывая тощие коленки, помчался прятаться за щит.
– Не надо, Пенелопа! – крикнул из-под парты Жикин.
Но взбешенная Пипа уже никого не слышала, ненавидя хмыря до глубины души.
– ВООООООНННН! – завопила она еще ужаснее, неосознанно посылая волна за волной интуитивную магию.
Щит Персея завертело, разбрызгивая во все стороны частицы стихийной магии. Нежити, находившейся к щиту ближе всех, досталось больше других, и она разлетелась в разные стороны. Возможно, это случилось оттого, что у нежити просто не хватило соображения укрыться
Значительная часть магии, отразившись, обратилась было на саму Пипу, но, столкнувшись с новой магической волной, ибо Пипа работала как мощнейший передатчик, лишь отбросила в сторону парту вместе с многострадальным Жикиным.
– Мамочка моя бабуся! Это был, возможно, самый стремительный полет в жизни Жоры, закончившийся не менее эффектным торможением о кирпичную стену. Техника, разумеется, ниже всякой критики, зато будет что вспомнить на старости лет! – встрял Ягун.
Нежить убиралась гуськом, трусливо озираясь. Когда несколько секунд спустя опомнившаяся Медузия
