– Ахти-кудахти, дружочки мои, что ж это деется! На главную роль в телесериале хотел пробоваться, и вот опять: урод уродом! – причитал он, зорко и незаметно осматриваясь.
Страж, сидящий за рулем микроавтобуса, обернулся. У него были впалые щеки и сладкая, точно прилипшая к губам улыбочка. Дополняли портрет узенькие, наполненные сахарными слезами глаза. Тухломон мгновенно узнал его. Гервег, секретарь Лигула и его ближайшее доверенное лицо.
– А не очень-то ты испугался, комиссионер, – сказал Гервег.
– Не положено нам бояться! Мой папа – любопытство, а моя мама – хамство, – быстро сказал Тухломон.
– Странные у тебя папа и мама. Среднего какого-то рода, – уронил секретарь.
Видя, что с ним вступили в разговор, Тухломон воспрянул духом и задвинул путаную речь, однако секретарь Лигула не дал ему развернуться. Остановив микроавтобус, он взял с соседнего сиденья зеркало в черной раме и направил его на комиссионера.
Тухломон на всякий случай надул щеки, надеясь полюбоваться своим умным и благородным лицом, однако не тут-то было. Стекло осталось пустым. Комиссионер тоскливо вздохнул.
– Он здесь! – негромко сказал кому-то Гервег.
Зеркало вспыхнуло. Тухломон увидел заветный кабинет в главной Канцелярии и Лигула. Начальник Канцелярии быстро писал в толстой бухгалтерской тетради с обтрепанными краями. Похожие тетради рассылались во все резиденции мрака – отчеты упрямый горбун принимал только в них. Дописав до конца страницы, Лигул присыпал буквы песком, чтобы скорее высохли, и неторопливо стряхнул с пера кровавые капли.
– Ваша мрачность! Как я счастлив! – пропел Тухломон.
Лигул сердито вскинул на комиссионера глаза и утонул в бесконечном умилении.
– Что-то последние недели тебя не видно, Тухломоша! В Тартаре не появляешься, не заходишь. Нехорошо. Загордился? – спросил Лигул с печальным укором.
Тухломон отлично разбирался в интонациях голоса. Ему стало жутко. Таким голосом говорят палачи, когда рассуждают, не пора ли менять веревочку на виселице, и потомственные садисты. Тухломон подпрыгнул, прищелкнул ножками и выразил желание появиться в Канцелярии прямо сейчас, немедленно, чтобы лично облобызать плиты, по которым ступают ступни мудрого Лигула. Однако такого незаслуженного счастья горбун ему не подарил.
– Рад, что ошибся. Вижу: ты знаешь свое место и готов работать, – сказал он сухо.
Тухломон перестал трястись. Такой голос Лигула был привычнее.
– Помнится, ты сумел смазать флейту Дафны ядом и отнять у нее силу. Это был полезный шаг в верном направлении, но всего лишь шаг, – сказал Лигул задумчиво.
Решив, что ему дают шанс угадать мысли руководства, комиссионер неуверенно пискнул:
– Убить светлую теперь ничего не стоит. Без маголодий она не очень-то и опасна! Ее охраняют Мефодий и Арей, но, если постараться, любой наемник из Тартара сумеет выбрать момент и…
Горбун скривился, точно услышал величайшую глупость.
– До этого я додумался бы и сам. Прикончить девчонку и рассориться с Буслаевым, с Ареем? Бросить их в объятия света, заставить мстить? Если уж зачищать, то зачищать русский отдел под корень, сразу.
Тухломон озабоченно запыхтел. Он тоже числился по русскому отделу. Лигул правильно понял волнение Тухломона и ухмыльнулся.
– Плевать на девчонку! Меня волнует Мефодий. Его собственная личность давно должна была дать соответствующие ростки. У него было все – вседозволенность, окружение, громадные возможности. И что? К деньгам он равнодушен. К власти тоже. Ему не нравится, когда перед ним пресмыкаются. Он не получает удовольствия от пыток. Нет, правда, он какой-то моральный урод! И при этом он вбил в голову, что я, Лигул, его враг, и смотрит на меня, как на крысу! А ведь я ему друг! Настоящий, искренний!
Начальник Канцелярии закатил глазки, что не помешало ему зорко воззриться на слушателей, проверяя, насколько те ему поверили. Тухломон и Гервег синхронно изобразили на лицах негодование. Тухломон даже пустил из правого глаза слезу, но тотчас высушил ее, решив, что это перебор. Чего доброго Лигул решит, что над ним издеваются.
– Может, моя ошибка в том, что я отдал его в обучение к этому костолому Арею? Чему способен научить солдафон? Но Арей-то целиком принадлежит мраку, хоть и любит порассуждать. Он думает, что мне неизвестна его болтовня, что ее не записывают до последнего звука!
Горбун небрежно кивнул на что-то, чего не показывало зеркало. Скорее всего, на шкаф с папками.
– Пускай себе болтает! Болтовня о добре, которая не переходит в поступки, ведет к свету не больше, чем облизывание корешков умных книг в городской библиотеке! Потому я и послал его в Россию. В России болтали всегда, да только что толку?
Правильно восприняв начальственный оскал, Тухломоша подобострастно хихикнул. По его хихиканью всегда можно было определить, насколько он уважает того, с кем беседует. Если начальство было мелким (скажем, Мошкин или Ната), то, хихикая, Тухломон показывал проеденные зубки целиком, даже с деснами.
Хихикая в присутствии Мефа или Улиты (невелико начальство, да вспыльчивое!), Тухломон демонстрировал зубы полностью, но без десен. С Лигулом – с начальником самым важным и опасным – комиссионер даже губ не разомкнул, только вытянул их ниточкой. Так и клокотал с закрытым ртом, как человек, которого подташнивает в общественном транспорте.
– Нет, в России Арею самое место. За вычетом эйдоса (проклятый свет!!!) человеком здесь управляют либо ум, либо тело. Если тело, то совсем просто. Это такая жрущая скотина, которая движется от кормушки к кормушке. Коровы, которые никогда не отважатся далеко отделиться от стада. Ничего они не боятся так сильно, как самостоятельного мышления. Заманить такую скотину на бойню легче легкого. Знай разбрасывай приманку… Прекрасно, надежно, как по рельсам.
– А если ум? – спросил Тухломоша подобострастно.
Он был на седьмом небе, что с ним серьезно говорит сам Лигул.
– Если только ум, без воли, без характера, человек получается вялый, слишком гибкий, сегодня говорит одно, завтра другое, сам себя опровергает, мечется и в результате остается на месте. Если слишком долго думать, очень скоро выясняется, что «за» всегда столько же аргументов, сколько и «против». Что беги, что на месте стой – все одно. Подходи к такому олуху – бери эйдос, и пусть потом сомневается, был у него эйдос или не было.
– Ну а третий путь? – жадно спросил Тухломон.
– Третий путь как раз то, что выбрал для себя этот проклятый Буслаев. Железная воля, характер, определенность. Воля, которая обуздывает ум, мешая ему стать разрушительным. Ум в ограничении ума, как это ни смешно. Та же воля обуздывает и тело, заставляя его работать, тренироваться, страдать и не разваливаться раньше времени. К телу отношение утилитарное, без небрежения, но и без страсти. Нет, этот парень опасен! Опасен уже сейчас, хотя еще не определился, – сказал Лигул, впервые забывая проверить, какое впечатление произведут его слова на слушателей.
На всякий случай Тухломоша закивал так усердно, что едва не потерял голову.
– Да, пока что Буслаев нейтрал. Он не принадлежит ни мраку, ни свету, но кто знает, куда он повернет завтра? И это тот, кому я должен отдать опостылевшее бремя власти! Я так давно не бывал на свежем воздухе! Как мне хочется выбраться из кабинета, подышать серными парами, пройтись по Тухлой Долине от Трещины Мертвецов к Впадине Гнили. Постоять у виселиц в Роще Самоубийц, послушать их нежный скрип!
Тухломон пошевелил пальцами ног. Этим единственным незаметным жестом он решился выразить сомнение, что Буслаева пустят порулить мраком. Скорее уж рак на горе сам себя сварит и подаст с пивом, чем Лигул уступит хоть десять сантиметров трона.
Вслух же Тухломон и Гервег принялись заверять Лигула, что никто и никогда его не заменит. Где Буслаеву взять его опытность, осторожность, прозорливую взвешенную мудрость?
– Вот именно что негде! – без тени иронии согласился начальник Канцелярии. – Недостатки можно простить рядовому бойцу, от которого требуется лишь его меч, но не руководителю. Буслаев пока не готов, и я сомневаюсь, что вообще будет готов. Но пока у него силы Кводнона, он опасен. Силы сами по себе никак не окрашены. Их можно повернуть как к свету, так и к мраку…
