клада, но и червей для рыбалки не нароешь.
Почти всю ночь перед схваткой Меф провел без сна. Теоретически он понимал, что это неправильно. Тело должно получить отдых. Но одно дело знать, что ты должен спать, а совсем другое – заставить себя спать. Знание без воли как осел без хвоста – мух видит, а отмахиваться нечем.
Комнат в питерской резиденции было более чем достаточно. Меф ушел в соседнюю – странно пустую, вытянутую, где на полу у окна лежал плоский четырехугольник луны. Находившийся в нем стул уплывал куда-то, и темные тени продолжали его ножки, делая их бесконечными.
Некоторое время Меф ходил в темноте. Мысли были прыгающие, ускользающие, как мокрое мыло. Пока ты ловил за хвост одну, подскакивало и вертелось поблизости несколько других. Протягивал к ним руку – и эти тоже удирали с истошным писком, как комиссионеры после слова «спасибо».
Вызвав меч, Меф несколько раз взмахнул им, в темноте попал по стене и едва не вывихнул запястье.
«Все, хватит беготни!» – сказал он себе.
Меф включил лампу, отыскал несколько листов бумаги, ручку и принялся сочинять письмо к Дафне. Первые два предложения были заготовлены у Мефа уже давно.
«Привет! Если ты это читаешь, значит, мне немного не повезло…» – бойко накатал он и застопорился. Ручеек мыслей иссяк в связи с поломкой вербального крана. Предсмертное письмо сочинялось туго и со скрипом. В нем была как будто заведомая поза, попытка кокетства из гроба. Текст казался Мефу мешком букв, который он бил и пинал, отшибая пальцы на ногах, сдирая костяшки кулаков. Мешком тяжелым, грузным, тяготящим, который все никак не желал дать главного – смысла.
Сама собой вспомнилась история, когда в их старой школе девочка с кем-то поссорилась и выпрыгнула из окна, а директорша устроила «прощание с иллюзиями». Должно быть, сама выпрыгнувшая надеялась, что всем будет ее жалко. Однако Меф особой жалости ни у кого не наблюдал.
Большая часть народу под шумок смоталась домой. Водитель похоронного автобуса деловито распоряжался, как правильно выволакивать гроб. Тот, кого покойная считала своим парнем, курил за школой, изредка выглядывая и проверяя, уехал автобус или не уехал.
Лучшей подруги, которая должна была, по генеральному замыслу, угрызаться сильнее прочих, хватило минут на пятнадцать. Больше других грустил учитель труда. Найдя в толпе родни родственную душу, он, узрев повод, радостно напился, хотя к нему на труд покойная вообще не ходила.
Мефу тогда подумалось, что если девчонка видит сейчас свои похороны, то ей ужасно хочется запрыгнуть обратно на подоконник, так все пошло и глупо. Из всех дурацких выходов из положения смерть всегда лидирующий. Мрак это знает и потому очень торопит самоубийц, опасаясь, что они передумают. Еще бы! Даже съеденная вовремя шоколадка уменьшает желание умереть раза в четыре.
Сейчас же Меф и сам находится без пяти минут в похожем положении. Что, если ему не повезет? Чимоданов, конечно, разнюхает все первым и скажет:
– Подчеркиваю: Гопзий чпокнул Буслика!
Мошкин ответит:
– Мефа, да? Это ведь грустно, да? Я почти уверен, что огорчен!
А Ната почешет нос и произнесет:
– Ну что тут скажешь? Всякое бывает.
На похороны же обязательно притащатся Тухломон с Хныком и на правах лучших друзей покойного устроят цирк. Бррр! Даже думать об этом не хочется!
Дверь скрипнула. Меф повернул голову. В комнату, мягко ступая, вкрадчиво вошел Депресняк, покрутился, скрылся, а минуту спустя появилась Дафна.
– А, вот ты где! – бодро сказала она. – И что ты тут делаешь?
Мефодий закрыл лист рукой.
– Да так, ничего.
– Письмо предсмертное пишешь, а эмоции в кучку?
– Откуда ты знаешь? – напрягся Меф.
– Ну я вообще-то твой страж. Есть такая нелегкая работа, – скромно ответила Даф. – Спать-то пойдешь?
Меф ответил, что нет.
– Уверен?
Меф заверил, что уверен.
Даф пожала плечами. Она была слишком умна, чтобы спорить по пустякам. Лучший способ выиграть в споре – не доводить до него. Дошедший до спора как дошедший до ручки. В лучшем случае уйдет с копеечкой, в худшем – без копеечки и с подбитым глазом.
– А я вот отдохну, если не возражаешь. Мой дух едет на слабенькой лошадке моего физического тела. Лошадка устает, и он вынужден давать ей отдых, – сказала она, зевая.
Мефу показалось, что он ослышался.
– Хочешь сказать: тебе меня не жалко? – спросил он недоверчиво.
– Жалко, – честно призналась Даф. – Но жалость бывает разная. Заламывать руки, объясняя песику, что пятиметровое бедро динозавра ему не по зубам, самый неконструктивный вариант.
– А какой конструктивный?
– Попытаться не отдать мраку эйдос, если ты лишишься тела. Спокойной ночи!
Дафна помахала ему рукой, повернулась и вышла. Мефодий же так и остался сидеть перед бесполезным листом бумаги. В глаза прыгнуло: «Если ты это читаешь, значит, мне немного не повезло».
«Кокетство! Глупость и рисовка! Гораздо честнее было бы повеситься на проводе от лампы, написав себе на пузе фломастером: „Я сдох!“ – подумал он с досадой.
Меф скомкал лист и зашвырнул его в угол. Ощущать себя идиотом занятие не самое приятное, но для внутренней самопрофилактики самое что ни на есть полезное.
Дафна вернулась в свою комнату, села за стол и уставилась в книгу. Прошла минута, другая, третья, а она так и не перевернула ни одной страницы. Взгляд рассеянно скользил по полям, изредка случайно цепляясь о строчки.
Депресняку вздумалось вспрыгнуть на стол, пройтись у Дафны перед носом и разлечься на открытой книге. На его исполосованной шрамами морде было написано: «Если хочешь чего-нибудь читать – читай меня!» Этот маленький сгусток эгоизма не мог да и не ставил себе целью понять, что хозяйка не является его сугубой собственностью.
Обычно Дафна за крыло стаскивала кота с книги и, удерживая на коленях, гладила за уцелевшим ухом: знала, что иначе вымогательская рожа запрыгнет опять. Однако сейчас что-то шло не по сценарию. Кота никто не сгонял и не гладил. А затем безо всякого предупреждения что-то капнуло на Депресняка сверху. Кот озадаченно перекатился и следующую каплю поймал уже брюхом.
С диким мявом Депресняк выгнул спину дугой и захлопал крыльями, как молодой петушок, пытающийся взлететь на забор. Адские котики могут вытерпеть каменный град и путешествие внутри артиллерийского снаряда. К одному они только не привыкли – когда на них попадают слезы.
Что-то холодное и довольно тяжелое, задев щеку Мефа, цокнуло о полировку. Меф проснулся, открыл глаза. Он понял, что задремал за тем самым столом, за которым неудачно пытался написать прощальное письмо. Рядом с Мефом стоял Арей, а перед глазами лежало нечто, напоминавшее отрубленную до локтя человеческую руку.
– Что это? – спросил Меф.
– Кольчужная перчатка. Трудно поверить, но рукоять в ней не скользит, не проворачивается, не вырывается!
Меф натянул перчатку. Сгиб кисти и руку до локтя она закрывала надежно. Что было особенно удобно для руки, держащей меч, – пальцев на перчатке не было, а заканчивалась она внешними пластинами, страхующими кисть до средней фаланги пальцев. Помимо всего прочего, хороший кастет для одинокого любителя поздних походов в консерваторию.
