– Старайтесь не думать. Вам вредно, – отвечала она снисходительно.
Улита не нашлась чем парировать и проследовала дальше, благоразумно притворившись глухой.
– Тьфу! Единственное, кому я не завидую, – это красивым женщинам! – раздраженно бросила она Мефу.
– Это почему еще? – подозрительно спросил Буслаев.
– Красота – это все равно что на глазах у всех дать слюнявому идиоту мешок с бриллиантами, отправить его с детской лопаткой закапывать их на Красной площади и удивляться, что он придет зареванным и без лопатки! Двести раз несчастна та красивая, которая просто красива и больше ничего!
– Не понимаю.
– Со временем разберешься! Красота – это мешок. Но если в мешке ничего не лежит, что можно сказать о лопухе, который таскается по улицам с пустым мешком?
– А ты разве не красива? – спросил Меф.
– Кто? Я? С чего ты решил? Я само солнце – так же толста, кругла и прекрасна! – изрекла Улита. Она была примечательна уже тем, что, формулируя любое правило, себя всегда оставляла за скобками.
Обнаружив рядом со светлыми стражами Эссиорха, ведьма напряглась. Некоторое время она старалась не смотреть на него, огибая его взглядом по самой замысловатой траектории. Внезапно решившись, ведьма тряхнула головой и с просветлевшим лицом направилась к Эссиорху. Меф услышал, как, обращаясь к нему, Улита сказала:
– Жил-был доктор, и была у него кошечка Шизофрения. И родилось у нее четверо котят – Психоз, Кифоз, Сколиоз и Мир-Дружба-Жвачка.
– А Мир-Дружба-Жвачка почему? – озадачился Эссиорх.
Улита поскребла ногтем мизинца нижнюю губу.
– Ну, может, ему на минуту захотелось перестать выпендриваться? – предположила она, протягивая Эссиорху руку.
Меф озирался, пытаясь среди темных стражей нашарить глазами Гопзия. Гопзия он не обнаружил, однако откуда-то сбоку к нему подскочил Ромасюсик.
– О! Какие люди! Сто тонн приветствий и семь вагонов восхищения!
– Тебе не надоело? – тоскливо спросил Меф.
– Смотря что, – немедленно откликнулся Ромасюсик.
– Болтать и врать!
– Тогда нет.
– Я так и понял. А где Прасковья?
– О! Праша вон там! – с готовностью сообщил Ромасюсик, пальцем выцеливая не замеченный Мефом деревянный помост.
На нем в кресле, в равной степени похожем на трон и одновременно не похожем на него – опять дальновидная мудрость дядюшки Лигула! – сидела Прасковья. Кроме охраны, ее окружала и свита – с десяток стражей, смотревших с большим подобострастием и готовых исполнить любой приказ, если таковой последует.
Судя по явно раздутому количеству приближенных особ, Меф заключил, что основной штат подхалимов у Прасковьи еще не сформировался. Самые дальновидные кучкуются, разумеется, вокруг Лигула, отлично понимая, кто именно в преисподней раздает тумаки и копеечки. Но все же и к Прасковье уже приглядываются.
На Мефа Прасковья не смотрела. Лишь однажды он ощутил ее обжигающий, вскользь брошенный взгляд.
– А ты почему не там? Тебя что, уволили? – спросил Буслаев у Ромасюсика.
Шоколадный юноша оскорбился и выпятил нижнюю губу.
– Меня уволить нельзя! – произнес он таинственно и тотчас, спохватившись, что ляпнул лишнее, залебезил, засуетился, заметался вокруг Мефа.
– Верь: всем сердцем я с тобой! – воскликнул он с пафосом и тут же без нравственной раскачки и колебаний добавил: – Слушай, если тебе чуточку не повезет, могу я тэйкнуть твои высокие ботинки?
Меф не сразу понял, что значит «тэйкнуть», пока не вспомнил значение глагола «to take».
– А у Гопзия ты попросил чего-нибудь «тэйкнуть»? – уточнил он.
Ромасюсик скромно порозовел.
– Ну как тебе сказать…
– Да так и скажи, как есть!
– Куртяшку. Но не эту, что на нем. У него другая есть, с подшитыми пластинками брони! – сказал он.
– Приятно видеть человека, который при всяком раскладе чего-нибудь да выиграет! – похвалил Меф.
Ромасюсик довольно хрюкнул. Болтливость вступила в нем в схватку с осторожностью и уложила ее дружеским ударом лома между голубых глаз.
– Даже больше, чем ты думаешь! Видишь того быстроглазенького? – шепнул он.
Меф попытался увидеть. Быстроглазенький тотчас застенчиво отвернулся и стал почти прозрачным.
– Он принимает ставки. Если поставить на тебя один эйдос, можно выиграть пять. Все уверены, что тебя ухлопают… У меня самого эйдосов нет, но я попросил у Прашечки!
– А вот и он, дядя Вася-почтальон! – внезапно услышал Меф голос Улиты.
Он повернулся и в толпе расступившихся стражей увидел Гопзия. Стремительный, радостный и легкий, красавчик летел к нему, едва касаясь земли.
– Не то чтобы совсем эльф… Те, когда бегут по траве, даже травинка не пригнется. Скажем так: эльф, страдающий ревматизмом, – вполголоса произнесла Улита.
Все же заметно было, что она впечатлена.
Приблизившись, Гопзий Руриус немедленно протянул Мефу руку. Буслаев спрятал ладонь за спину. Нимало не смутившись, Гопзий одарил его улыбкой – такой блестящей, широкой и ровной, что сердце любого зубодробилкина сжалось бы от невозможности что-либо заработать.
– За что такая немилость? – спросил он.
– За все, – буркнул Меф.
– Боишься, что у меня между пальцами отравленный шип?
– Спасибо. Теперь хоть буду знать, чего бояться, – сказал Меф, с удовольствием отмечая, как лицо Гопзия передернулось от «спасибо». К сожалению, не так сильно, как хотелось бы.
– Поверь, это не так! Я бы перестал себя уважать после этого! – Голос Гопзия звучал совершенно искренне, а в глазах так и плескала симпатия. Казалось, сейчас он заключит Мефа в объятия и навеки займет вакансию лучшего его друга. – Понятно, что бой есть бой, но пока он не начался – я могу сказать тебе правду. Я всегда с интересом наблюдал за тобой. Я ценю независимых людей, которые стойко сопротивляются нашей темной пропаганде и умеют сказать «нет».
Меф промолчал, отказываясь глотать комплимент, который заботливо проталкивали ему в горло, точно спятивший повар поварешку с супом. Мрак, пытающийся осуждать мрак, не вызывает доверия.
– ???
– Ну-ну, не злись! Я абсолютно откровенно говорю тебе, что ты мне симпатичен. Гораздо симпатичнее всех этих перекошенных рож, которых хватает у нас в Тартаре. Разве ты не знал, что большинство друзей меняется раз в пять лет? Лишь треть остается навсегда. За эти годы у меня произошла полная смена дружеского караула. Прежние друзья куда-то выветрились, вместо них же пришли новые то ли приятели, то ли жалельщики, то ли просто мимоскользящие знакомые, – продолжал Гопзий.
Говорил он, казалось, вполне искренно. Взгляд был ясным, без малейшей затаенности. Буслаев, заранее настроивший себя на жесткий, без компромиссов бой, испытал недоумение. И лишь взглянув на строгое, точно что-то подсказывающее лицо Даф, все понял.
Долгие недели тренировок он вскармливал в себе непримиримость к Гопзию и решимость биться с ним до конца. Тот же теперь размывал эту непримиримость, как невысохшую акварель, спеша поселить в Мефе
