тревоги ожидания, но способ оказался столь забавным, что юноша не заметил, как начал улыбаться. Наблюдение за собой, как за учебным материалом, всегда его развлекало.
Его ждали двое в коротких балахонах с отметками храмовых техников, третий — почтенный патриарх, посвященный седьмого круга, стоял чуть поодаль от невысокого ложа, застеленного тонким полотном. Фархад с опаской покосился на прибор, стоявший в изголовье. Тот больше всего походил на доисторический энцефалограф, которые показывали в учебных фильмах по истории психологии. Техники не собирались давать никаких объяснений. Ему жестами велели лечь, налепили на голову электроды, нахлобучили поверх глухой шлем и оставили в покое.
Электроды на висках едва заметно завибрировали, слегка нагрелись. Фархад точно знал, что веки его плотно закрыты, да еще и прижаты дисками датчиков, но вдруг начал ясно видеть через них, через глухое черное забрало шлема. Невысокий потолок — полированный камень, черно-белый узор, переплетение снежинок по верхнему краю стены. Бесстрастное лицо седого старика с длинной белой бородой, пронзительный взгляд глаза в глаза…
Дальнейшее было чередой путаных и бессвязных видений, сменявшихся слишком быстро для того, чтобы Фархад полностью запомнил хотя бы один сюжет. Ему казалось, что с ним сразу происходит несколько никак не связанных между собой событий. Одни были забавными и казались сюжетами коллективных компьютерных игр, где цитаты из книги законов служили пропусками на следующий уровень. Другие заставляли кричать от ужаса и боли, биться в судороге страха — и параллельно бежать, бежать, бежать по коридорам за какой-нибудь пустячной безделушкой.
Сколько длился этот морок, Фархад не знал. Может быть, полчаса, может быть, полгода. Кажется, кто-то давал ему напиться, а может быть, вода, стекающая по губам в пересохшую глотку, была лишь частью очередного сюжета, как и умелые, но слишком равнодушные пальцы, разминавшие ему плечи и кисти рук. Он очнулся внезапно, вынырнув из недолгого сна, как со дна бассейна. Сознание еще беспокойно трепыхалось, не в силах избавиться от отголосков чужеродного влияния, но Фархаду подали кружку с крепким травяным чаем, потом полотенце — отереть пот с лица. Реальность оказалась солнечно- светлой, невзирая на полумрак зала испытаний.
Напротив на трехногом табурете сидел белобородый удивительно прямой старик. Одеяние из тонкого шелка складками ниспадало с костлявых плеч. Глаза у жреца оказались молодыми, слишком яркими для его лет. Прозрачная теплая голубизна не поблекла и не выцвела.
— Конечно, ты понимаешь суть этого испытания, — голос тоже оказался на диво звучным, без старческой хрипотцы. — Мы проверяем, способен ли ты принимать верные решения интуитивно, без рассуждений, способен ли ты действовать при неполной активности мозга… В этом больше науки, чем веры, хочешь сказать ты?
Фархад неловко кивнул, досадуя, что его удивление слишком явно проступило на лице. По правде сказать, он был весьма неприятно удивлен и процедурой испытания, и наукообразными рассуждениями жреца.
— Это еще не само испытание, но проверка, — покачал старик головой. — Впрочем, и ритуал испытания тебя удивит. Пойдем!
Жрец легко поднялся со своего табурета. Фархад сейчас не мог блеснуть той же плавной величавостью движений: голова все еще шла кругом. Идти оказалось недалеко, всего лишь к дальней стене зала, где за занавесью из плотной ткани пряталась крохотная комнатка. В ней стояли только два кресла — настоящее дерево, отполированное задами и спинами многих поколений, с удивлением понял Фархад, прикоснувшись к изголовью.
— Скажи, в Университете и поныне изучают обычаи наших врагов? — усаживаясь в кресло, спросил жрец.
— Да, конечно.
— Что больше всего в них удивило тебя?
Фархад помедлил, подбирая нужное слово. Хотелось ответить коротко и точно, как учили его до сих пор. Собеседник не торопил, глядя прямо перед собой. Взгляд упирался в грудь юноши, но не тревожил, не заставлял волноваться или суетиться. Должно быть, в выпитом чае содержался хороший транквилизатор: он успокаивал, но не лишал сознание ясности. Одна из многочисленных храмовых тайн. В курс фармакологии сведения о подобном препарате не входили.
— Бессмыслица, — подумав, сказал он. — Весь этот хаос без установлений и обычаев…
— У них есть свои обычаи, — не принял ответ жрец. — Они кажутся менее строгими, чем наши, но они существуют.
— Отсутствие почтения к старшим? — спросил Фархад, вспоминая недавно просмотренный фильм о вольнинских домах престарелых.
— Иногда правильный ответ кроется не в размышлении, а в его отсутствии.
— Женщины, — ляпнул наобум Фархад и слегка покраснел.
— На третий раз ты оказался удивительно близок к тому, о чем я хотел бы тебе поведать. Должно быть, изучая историю колонизации, ты не раз задавался вопросом, в чем причина разделения наших миров. В школьном курсе об этом говорится лишь вскользь. О, это поистине интригующая история…
Фархад машинально подтянул колени к подбородку, потом покраснел и попытался сесть приличным образом, но жрец коротким взмахом кисти велел ему сидеть, как угодно.
— Некогда двенадцать стран… ты знаком с этим понятием — страна?
— Да. Примерно как наши полисы. Территории, разделенные границами.
— Не только. Территории, на которых говорят на разных языках, пользуются разными деньгами, на них живут разные народности… Так вот, двенадцать таких территорий Терры, нашей прародины, снарядили два корабля для заселения пригодной к этому планеты. Одной планеты. Вторая должна была стать колонией, полезные ископаемые добывали бы роботы. Да, Фархад, изначально никто не планировал заселять Синрин. Корабли летели долгих шесть лет, и по дороге вспыхнул бунт. К нему было много причин, культурных и религиозных. Наши прародители стали жертвой несправедливости при распределении благ и не согласились ее терпеть. Далее восставшие, их была лишь шестая часть от общего числа, потребовали отдельный корабль и долю в имуществе. Изначально планировалось, что они заселят второй из континентов Вольны, но капитан первого корабля предал их повторно. Им не дали совершить посадку. Десять тысяч человек, с долей оборудования, худшей и меньшей, оказались принуждены высадиться на Синрин. Они надеялись на эвакуацию, но буквально через две декады произошла катастрофа — связь между колонистами и Террой прервалась, и, как оказалось, навсегда…
Фархад с интересом слушал жреца, еще не слишком понимая, какое отношение эта история, не слишком-то отличающаяся от школьной, имеет к его ответу.
— Чтобы выжить на планете, которая казалась непригодной к этому, нам нужно было все мужество и помощь высших сил. По счастью, на корабле нашлись двое, посвященных в истинную веру.
Юноша насторожился. На этом моменте история пошла вразрез с изученным прежде. По канонической общеупотребительной версии все колонисты изначально поклонялись Ману, но часть, увлекшаяся ересью маздакизма, восстала против правоверных.
— Мы создали наш мир, не слишком похожий на мир предков. По сути дела, мы отвергли обычаи Терры, все и сразу. Одна из тайн, которые не сообщают посвященным первого и второго круга, состоит в том, что традиции наших прародителей были близки к тем, что существуют на Вольне. Равноправие полов в том числе. Нам пришлось отказаться практически от всего…
— Я правильно понял, что предки на Терре жили так, как эти еретики? — стараясь говорить спокойно, поинтересовался Фархад. Последнее известие произвело эффект ведра ледяной воды.
— Совершенно верно. Но мудрые среди первых поселенцев сразу поняли, что эти обычаи для нас будут подобны смерти. Взгляни на мужчин Вольны, на этих презренных, лишь обликом подобных мужчинам, расслабленных и безвольных выродков. Зато женщины их мужеподобны и распущенны, по сути, не нуждаются в мужчинах. Как быстро они вымерли бы среди наших бесплодных снегов?
Фархад погрыз кончик косы, представил себе вольнинцев, оказавшихся в том же положении, что и предки, презрительно фыркнул.
— Маскулинизация женщин, феминизация мужчин — путь к вырождению общества. Мы делаем наших женщин покорными и связанными сетью обычаев, чтобы ни одному из мужчин не пришло в голову,
