своего достоинства, но ей было интересно, достанет ли у собеседника подлости в открытую назвать ее воровкой.
— До тебя у нас ничего не пропадало. Уходи, Аларья…
Вместе с подкинутыми деньгами доблестные сыщицы забрали и остатки ее собственных. Спорить с ними означало опуститься до их уровня и расписаться в том, что она — такое же подлое быдло, и девушка предпочла уйти, гордо хлопнув на прощанье дверью.
В очередной раз ночуя в заброшенном пустом доме, Аларья осознала, что список ее имущества предельно короток — одежда, что на ней надета, пяток серебряных «памяток» на шее, набор кистей и огрызки гелевых мелков, которые она привезла с собой из родного города. Ни гроша, ни порции жвачки или заварки. Она пошла по гостям, но ее нигде не хотели принимать. Видимо, паршивки из спевки Кирю поведали свою ложь всем, до кого смогли дотянуться, и сплетня пошла гулять по «свисткам» Надежды, как пожар по осеннему лесу.
Неделя ломки — и она с удовольствием согласилась примкнуть к спевке Эмиля, хотя раньше и считала, что скорее сиганет с моста Свободы в Вислу. Пару дней Эмиль позволял ей отоспаться, жвачки, тут ее звали «зудой», было навалом — подходи да бери со стола, сколько хочешь, еды тоже хватало, хотя в последние месяцы Аларья ела раз в два-три дня: не было аппетита. Он вернулся вместе с «зудой», спокойным сном и вниманием, с которым Эмиль и прочие выслушивали рассказы девушки о подлом коварстве дряней из спевки Кирю.
Расплата за дармовщину оказалась весьма неожиданной. В один весьма не прекрасный день Эмиль вежливо попросил Аларью сопроводить на выставку в галерею «Тонкий свет» некоего знакомого.
— И потом погуляй с ним, ну и это… поласковее. Все, что заработаешь — твое…
— Как заработаешь? — тупо вопросила Аларья, хотя и прекрасно знала, откуда в спевке деньги.
— Да как все, — ухмыльнулся Эмиль. — Не боись, он тебе понравится, я тебя абы с кем не сведу, не дурак. А то беги лесом, белочка…
Спутник — Аларья не хотела называть его клиентом, пытаясь уговорить себя, что не занимается проституцией, — действительно нравился ей. Высокий, прекрасно сложенный и стильно одетый, судя по всему, сынок каких-то деятелей государственной культуры с другого континента. Он отлично разбирался в живописи, от его ядовитых комментариев Аларья смеялась до слез — выставка оказалась убогой. Потом катались по Висле на катере, Ференц сам нанюхался мелкой зеленой пудры и научил делать это девушку. Пудра приятно пахла сеном, от нее слегка зудело в носу, но чай по сравнению с этим веществом оказался ерундой.
Четкий, яркий, подвластный любому желанию мир. Ветер в дельте реки хлестал по лицу, прозрачная ночь, насквозь пропахшая полетом и солью, обнимала за плечи, жизнь казалась восхитительной и прекрасной, спутник — нежданным подарком судьбы. Не нужно было вспоминать о наказе Эмиля, чтобы вести себя с ним ласково, все получалось само собой. Катер качался в такт движениям тел, и Аларья понимала, что все предыдущие испытания были не напрасны…
Идиллия кончилась резко и неприятно.
К рассвету Ференц накатался и вдоволь накувыркался с Аларьей — сначала на катере, потом на темной пустынной набережной, на каменных ступенях у воды; зеленая пыль делала его неутомимым. Наигравшись, он отвез ее в свой гостиничный номер, и там девушка обнаружила пару приятелей Ференца, тоже молодых и симпатичных, но она устала и хотела спать.
— Я оплатил тебя до утра, — с милейшей улыбкой сообщил Ференц, когда Аларья попыталась заявить что-то из серии «мы так не договаривались, и я вообще тебе не какая-то там…». — Пей, гуляй, веселись, только не выделывайся, душа моя.
Охранник у двери вполне недвусмысленно погрозил шокером, когда через полчаса девушка попыталась незаметно удрать из номера. Денег клиенты оставили много, столько она не зарабатывала и за пять сеансов оформительских работ, обращались вполне хорошо, не хуже Левы с Михалом, и все же с утра хотелось удавиться, утопиться в ванной, нанюхаться до умопомрачения травяной пыли — Ференц оставил ей полупустой портсигар, когда узнал, что она еще не пробовала этот препарат.
Еще пара месяцев, десяток «спутников» — почти все были не хуже Ференца, молодые красивые парни, дети самых высокопоставленных чинов правительства Вольны, — и Аларья почти привыкла к своему образу жизни; точнее, к зеленому порошку, после пары понюшек которого можно было переспать хоть с дворником или ассенизатором. К тому же порошок великолепно сочетался с другими средствами, которых у Эмиля водилось в избытке.
Все шло по накатанной колее — три-пять дней безделья, которые Аларья тратила на рисование, прогулки по городу и долгие заседания в маленьких подвальных арт-кафе, которых в Надежде, с негласного одобрения властей, хватало. Потом очередной эскорт: неплохое времяпрепровождение, источник весьма основательных по меркам Аларьи доходов — от ста до трехсот злотых с клиента, месячная зарплата воспитательницы в детском саду; секс, который давно не вызывал никаких эмоций, кроме усталого равнодушия. И вновь отдых, трава или «дымка», или и то, и другое сразу.
Беззаботное существование прекратилось неожиданно и вдруг. Аларья, не ожидавшая беды, не успела даже отложить тысячу-другую злотых, что можно было бы сделать за месяц. Впрочем, и это ей не помогло бы. С кем Эмиль поссорился, кому вовремя не отстегнул на лапу, она так и не узнала. Спевку арестовали. На этот раз Аларью уже никто не собирался отпускать: день рождения давно прошел, теперь ей предстояло ответить и за прошлое нарушение режима, и за новые подвиги.
Быстрый короткий суд, вполне справедливые обвинения: тунеядство, проституция, приобретение и употребление наркотиков, по результатам экспертизы — диагноз «полипрепаратная наркомания». По совокупности вердикт «социальный инвалид», занесенный в удостоверение личности сроком на пять лет с правом последующего пересмотра дела. Принудительное лечение в трудовой клинике-колонии для страдающих наркозависимостью.
В спецвагоне, в котором Аларью везли в колонию, осужденная попыталась перегрызть себе вены, но конвоиры видали уже не один десяток таких, как она, и ничего не вышло.
12
Пять экзаменов из семи выпускных Бранвен, не напрягаясь, сдал на девятку. Три с половиной года отчаянной зубрежки окупились сторицей. Он и не ожидал, что сдавать выпускные будет так просто. Словно объясняешь сокурснику пройденное, то, что давно прекрасно понимаешь, а потому и растолковать легко. Преподаватели Академии его уже знали и не пытались валить, помня, что курсант Белл держит в памяти не только материалы лекций и семинаров, но и всю ту часть библиотеки и архивов, которая относилась к его специальности. Спрашивали его скорее ради удовольствия послушать и полюбоваться действительно безупречно знающим все дисциплины выпускником.
С приглашенными из других военных учебных заведений было еще проще. Они задавали дополнительные вопросы, один за другим, сначала стараясь завалить «выскочку», потом уже из интереса: есть ли такой вопрос, на который курсант Белл не найдет ответа. После того — желая повысить собственную эрудицию, тем более что Бранвен держался безупречно, и даже понимая, что преподаватель сам не знает верного ответа на вопрос, смотрел так, словно все было совсем наоборот.
Он уже знал, что окончит Академию либо с золотой, либо с серебряной медалью. Бранвен не хотел быть одним из полусотни отличников. Золотую медаль получал один, серебряную двое. Такой результат Бранвена устраивал. Войти в тройку лучших, а то и возглавить ее — достойная цель. Окончание с отличием — ерунда, хоть и может пригодиться в карьере.
Все экзамены проходили в главной аудитории и сдавались повзводно. Из тридцати человек, с которыми Белл начинал обучение, теперь осталось пятнадцать, три звена. «Отличники», то есть, звено Белла, и два звена «середнячков» — достойный фон для Бранвена и его нахлебников, как называл он четверых сокурсников. В таком прозвище было немало правды: вся четверка шла на окончание с отличием не благодаря собственным познаниям, а вися на хвосте у звеньевого, посредством его пинков, кулаков и фанатичной зубрежки.
