через точку апатии. Она верила плуковнику Аннушу, сказавшему, что все будет хорошо. Она верила своим представлениям, говорившим о том, что жить осталось чуть больше двух часов. Верила старшим по званию, спокойно ожидавшим начала загрузки в отделяемый десантный модуль. Верила Масе, сидевшей с видом невинно убиенной жертвы и обгрызавшей ногти…
Сорок пять минут ожидания в ОДМе, в тесной кабине бок о бок с издергавшейся Масей Ковальской и тихо матерящимся бортинженером, которого иначе как Стасиком не называли, за спиной. Маленькая пытка для всех троих, и в первую очередь для Арьи, которая в таком обществе потеряла половину с трудом наработанного спокойствия.
Дражайших сослуживцев, близких, как никто другой — рукой лишний раз не шевельни, чтоб Масе, то есть, гвардии надпоручику Ковальской, командиру экипажа бомбардировщика, в бок локтем не въехать, — хотелось переубивать на месте, не дожидаясь момента выброски. Безмерно крутая и лихая в учебно- тренировочных полетах и на состязаниях пилотажных групп Мася сейчас смотрелась бледно, и не только потому, что во время перелета не пользовалась косметикой.
От нее пахло страхом, но именно она сидела в кресле командира; хорошо хоть молчала.
Красивая сказка об элите в воздухе и на земле расползалась под пальцами, как ветхая ткань.
Арья прикрыла глаза и принялась считать про себя — до ста и назад, в обратном порядке. Дыхание замедлялось, мандраж уходил окончательно, и растворялось, вытекало через кончики пальцев куда-то наружу даже детское упрямое несогласие, недоверие к столь отчаянно трусящему командиру.
«В задачи штурмана входит и посильная помощь пилоту, а иногда и контроль над его состоянием…» — вспоминала она слова одного из преподавателей. Некоторые возможности для контроля у нее действительно были. Правда вот выбор получался отвратный — либо разбиться с Масей, которая просто не может не допустить ошибку, либо вернуться на борт авианосца, не выполнив задание. Трибунал или смерть, варианты — один другого краше.
«Нас подставили, нас всех жестоко подставили с самого начала. И меня — я заложник при этой истеричной дуре. Какая же хитрожопая сволочь придумала провести предполетный медосмотр ДО объявления задач? Ведь Маську же не пустили бы в полет, и я пошла бы… ну, не с Иштваном, но с кем-то из старших…» — вновь теряя равновесие, размышляла она. Но это была уже рабочая, полезная злость. Вернуться назло той подлой скотине, которая все это спланировала и устроила…
— Проверка курсовой системы… — забубнил за спиной Стасик.
Толчок — отделение ОДМа от борта авианосца. Теперь «ржавое корыто», снабженное одноразовыми тормозными устройствами, будет снижаться до тех пор, пока не достигнет второй плановой высоты. Там створки раскроются, как лепестки цветка, и эскадрилья начнет работу.
Самым жутким моментом во всей операции оказались именно минуты между отделением от авианосца и точкой раскрытия. Именно в этот момент все, кто сидел в модулях, были максимально беззащитны. Несколько ударов с орбитальных станций — и даже те, кто уцелеет при попадании ракеты, не смогут либо удержать управление тяжело нагруженной машиной, либо погасить скорость до посадочной.
Да и о какой посадке может идти речь, если внизу — чужая планета, по которой они собираются нанести объемный бомбовый удар? Причем по стратегически важному объекту, сети заводов, производящих новую модель двигателей Шипова, да еще и в таких количествах, что даже последнему дураку ясно — завтра пространственные истребители и бомбардировщики синринцев, оснащенные ими, окажутся над Вольной.
Тысячи, десятки тысяч самых современных машин в мирном небе Вольны. Противопоставить же им нечего. Единственное, что еще можно сделать — нанести превентивный удар.
Второй толчок, куда более резкий, отдающийся болью в позвоночнике, несмотря на конструкцию кресла, призванного гасить подобные удары. Бьющий по глазам даже сквозь двухсантиметровой толщины пластик с поляризационным покрытием свет солнца.
— И п-понеслась душа в рай, — прокомментировал это Стасик.
Арью это даже не зацепило. Все перестало иметь значение — дурные предчувствия, глупые реплики Стасика…
«Наставление по производству полетов надлежит знать наизусть, ибо оно написано кровью, а все приметы — тщета суеверия», — сказал ей инструктор еще в училище, когда она нервно дернулась на словах «последний раз поднимаемся — и все».
Руки летали по приборной панели, задавая все необходимые параметры. Автоштурман, расчет времени, автомат сброса бомб, приблизительная траектория кабрирования… Все, как на учениях, только внизу была не мирная зелень полигона, а ослепительно блистающий снег и серые проплешины скал Синрин.
Все, как на учениях — безопасно и беспроблемно, как-то невероятно легко и спокойно, словно не взаправду. Спустились рисково, по-хамски — до трех тысяч метров; точно отбомбились по заданному участку. Стасик переговаривался с другими экипажами, и у всех все шло, как по маслу, и диспетчер ежеминутно сообщал, что торопиться некуда, синринцы подойдут не ранее, чем через час. Только бился в висках изумленный вопрос «Почему? Как удалось?».
Командир выполнила предельный вираж, чтобы дать Арье осмотреться и визуально проверить эффективность бомбометания. Штурман посмотрела вниз и впервые за почти час полета почувствовала что-то помимо удовлетворения от точности собственных действий и слаженности экипажа.
Пожалуй, это «что-то» было подозрительно близко к шоку.
— Командир, погляди-ка сама. Где завод-то?
Признаки поражения крупного индустриального объекта — количество дымов, их цветность и плотность, — Арья знала наизусть. То, что они обе увидели внизу, по всем характеристикам совпадало с гражданским объектом высокой плотности заселения.
— Бортинженер, экран, обзор. Увеличение. Еще.
Скопления пятнышек и черточек, то и дело застилаемые дымом, превратились в четкую картинку, и более всего она напоминала термитник со срезанной крышкой, в который бросили гранату. Потоки пены из чудом уцелевших противопожарных автоматов, небольшие взрывы — резервуары с чем-то горючим, пожары… и ни одного цеха или промышленного помещения.
— Промазали? — спросил Стасик.
— Всем полком, — фыркнула Арья, кивая на горизонт, где творилось то же самое.
— Жопа, — подвела итог Ковальска.
Славная операция нанесения превентивного удара по стратегическому объекту противника оказалась бомбардировкой жилого сектора Синрин. По пятьдесят тонн бомб с каждой из двадцати семи машин…
Возвращение на авианосец — достаточно сложный маневр, и на пару часов увиденное было если и не забыто, то на время затерлось новым страхом: попасть под удар баз ПКО. Во время выброски базы бездействовали, но кто гарантирует, что за почти два часа они не оклемаются и не перебьют практически беззащитные бомбардировщики?
Однако же обошлось. Авианосец снизился на минимально допустимую высоту, открыл шлюз. Маневр загрузки был хорошо отработан. Бомбардировщик единственный раз за все время полета включал антигравитационный привод, снижал скорость до минимума и осторожно «вплывал» в разверстую пасть шлюза. Емкость аккумуляторов привода позволяла осуществить этот трюк дважды, но все предпочитали вернуться на корабль-носитель с первой попытки и в предельно короткий срок.
Висеть в пустоте, опираясь лишь на поле приводов, о которых ходили слухи, что они отказывают два раза из пяти без видимых причин, не хотел никто.
Два часа в отделяемом десантном модуле, пока авианосец поспешно отходил от вражеской планеты, а в ОДМе постепенно выравнивали давление, чтобы можно было разгерметизировать кабины бомбардировщиков, прошли в тишине. Переговариваться с другими экипажами не было возможности, а между собой — желания. Усталость мешалась с полным непониманием происходящего, и, может быть, в другой ситуации победило бы желание обсудить, высказаться, но… слишком тошно было у всех на душе.
Когда Иштван Аннуш наконец разрешил покинуть машины, Арья увидела его без гермошлема.
