резкое неприятие того, что должен исполнить. Он понимал также, что и Владыка Лито понимает его чувства, и что они его забавляют. Эта веселость во Владыке угнетала Монео.
— Постарайся не быть со мной раздражительным, Монео, — сказал Лито. Монео подавил чувство горечи. Горечь приносит опасность. Горечь движет бунтовщиками. Горечь нарастает в Данканах перед тем, как они умирают.
— Время имеет разное значение для Тебя и для меня, Владыка, сказал Монео. — Хотелось бы мне знать, что оно значит для Тебя.
— Ты мог бы узнать это, но не узнаешь.
Монео услышал укор в этих словах и примолк, вместо этого обратясь мыслями к проблемам меланжа. Не часто Владыка Лито заговаривал о спайсе и, обычно, заговаривал о нем только тогда, когда назначал или отнимал меланжевые пайки, выдавал награды или посылал Рыбословш за только что обнаруженным хранилищем. Величайший из остающихся складов спайса, знал Монео, находился в некоем месте, известном только Богу Императору. Когда Монео был только первые дни на королевской службе, Владыка Лито надел на него капюшон, закрывавший глаза, и провел в тайное место по извивающимся проходам.
Монео ясно понимал только, что идут они где-то под землей.
«Когда я снял капюшон, мы были где-то под землей».
То, что увидел Монео, наполнило его благоговейным трепетом огромные корзины меланжа, ими заставлено гигантское помещение, высеченное в цельной скале и освещенное старинными глоуглобами с металлическими витыми арабесками. Спайс светился ярко-голубым в тусклом серебряном свете. И запах безошибочно узнаваемый, горький запах корицы. Где-то рядом текла вода. Их голоса эхом отдавались в каменном помещении.
— Однажды все это кончится, — сказал тогда Владыка Лито. Потрясенный, Монео спросил:
— Что же тогда будут делать Космический Союз и Бене Джессерит?
— То, что они делают и сейчас, только более яростно.
Оглядывая гигантскую комнату с ее необъятным запасом меланжа, Монео подумал о том, что происходило в Империи в тот самый момент — кровавые убийства, пиратские налеты, шпионаж и интриги. Бог Император крепко держал самое худшее под спудом, но даже остававшееся было достаточно дурным.
— Искушение, — сказал Монео.
— Разумеется, искушение.
— А когда-нибудь меланж появится снова, Владыка?
— Однажды я уйду в песок. Я стану тогда источником спайса.
— Ты, Владыка?
— Я произведу кое-что не менее чудесное — иную песчаную форель гибрид и плодовитую производительницу.
Трепеща при этом откровении, Монео воззрился на затененную фигуру Бога Императора, говорившего о таких чудесах.
— Песчаная форель сцепится между собой большими живыми пузырями, которые впитают всю воду этой планеты и унесут ее далеко вглубь, точно так, как было во времена Дюны, — сказал Владыка Лито.
— Всю воду, Владыка?
— Большую часть. За три сотни лет здесь опять воцарится песчаный Червь. Это будет новый вид песчаного Червя, я тебе обещаю.
— Как это так, Владыка?
— У него будет животный разум и новая хитрость. Спайс станет намного опасней искать и еще более опасно хранить.
Монео поглядел на каменный потолок помещения, воображением своим сквозь камень видя поверхность планеты.
— Всюду опять будет пустыня, Владыка?
— Водные источники занесет песком, злаки задохнутся и погибнут. Деревья скроются под огромными движущимися дюнами. Песчаная смерть будет распространяться до тех пор, пока… до тех пор, пока не последует неуловимый сигнал, слышимый посреди бесплодных земель.
— Что за сигнал, Владыка?
— Сигнал к началу следующего цикла, к приходу Создателя, к приходу Шаи- Хулуда.
— Это будешь Ты, Владыка?
— Да! Великий песчаный Червь Дюны опять восстанет из глубин. Эта земля опять станет владением спайса и Червя.
— Но что с людьми, Владыка? Со всеми этими людьми?
— Многие умрут. Солнце сожжет кормовые растения и покончит с пышной растительной жизнью на этой земле. Без растительного корма начнут умирать дающие мясо животные.
— И все будут голодать, Владыка?
— По этой стране прошествует голод и старые болезни. Выживут только самые закаленные… самые закаленные и самые жестокие. — Должно ли быть так, Владыка?
— Альтернативы этому еще хуже.
— Расскажи мне об этих альтернативах, Владыка.
— Со временем ты о них узнаешь.
Теперь, в этом шествии к Онну в утреннем свете, идя рядом с Богом Императором, Монео мог лишь признать, что да, он узнал об этих альтернативах и о зле, которые они принесут.
Монео знал, что для большинства покорных подданных Империи то знание, которым он так твердо владел, покоилось скрытым в Устной Истории, мифах и безумных россказнях, рассказываемых нечастыми сумасшедшими пророками, возникавшими на той или иной планете, творя недолговечных последователей. «Я знаю, что делают Рыбословши».
Он знал также о грешниках, наблюдавших за муками своих товарищей по людскому роду, сидя за столом и обжираясь редкими деликатесами.
Пока не пришли Рыбословши и кровь не стерла подобных сцен.
— Мне понравилось, как твоя дочка наблюдала за мной, — сказал Лито. -Она не осознавала, что мне это заметно.
— Владыка, я страшусь за нее! Она — моя кровь, моя…
— Моя тоже, Монео. Разве я не Атридес? Ты бы лучше побаивался за самого себя.
Монео быстро окинул боязливым взглядом тело Бога Императора. Признаки Червя оставались слишком явными. Монео поглядел на кортеж, следующий за ними, затем на дорогу впереди. Они были сейчас на крутом спуске, прорезанном петлями дороги и окаймленном высокими стенами рукотворных скал той защитной кручи, что огораживала Сарьер.
— Сиона не оскорбляет меня, Монео.
— Но она…
— Монео! Здесь, в этой загадочной оболочке — одна из величайших тайн жизни. Быть удивленным, увидеть, как случится нечто новое, вот то, чего я жажду больше всего.
— Владыка, я…!
— Разве это не лучащееся, не изумительное слово!
— Как скажешь, Владыка.
Лито с усилием напомнил себе: «Монео — это мое создание, я его создал».
— Твое дитя бесценно для меня, Монео. Ты умаляешь ее соратников, но
