бесстрашным голоском. Бил о стену монеткой легко, даже с изяществом, потом быстро приседал, растягивал пальцы и небрежно бросал в карман выигранные денежки. Оно и понятно! Я тоже в свое время играл неплохо… Сейчас я даже загляделся на Петьку.
Он, кажется, общелкал всех. Мальчишки стояли, переглядывались, слегка разводили руками в потрепанных рукавах. Самый маленький отвернулся, отошел в сторону, начал тереть глаза. Он был белоголовый, чумазый, в большущих ботинках без шнурков, в каком-то нелепом жилете. И, несмотря на холод, с голыми руками и в коротеньких обтрепанных штанах.
На него наконец все оглянулись. Петька брякнул полной пригоршней мелочи, подошел к малышу и молча опустил деньги в карман его жилета. По-моему, не только выигранные, но и свои. Затем… он поступил вовсе уж неожиданно. Сбросил мою куртку, дал ее подержать одному из мальчишек, сдернул с себя новую черно-оранжевую курточку с подогревом и накинул на плечи малыша. Снова запахнулся в мою куртку. Я чувствовал, как Петьке хочется оглянуться на меня и как он себе это запрещает. Ладно, негодник, поговорим позже. А впрочем…
Они с полминуты еще побеседовали. Малыш все трогал на себе Петькину курточку и как-то по- взрослому покачивал белой заросшей головой. Потом ребята пошли вдоль стены, а Петька ко мне.
Я чувствовал, как ему неловко, и ожидал с некоторым злорадством.
Он подошел, глянул исподлобья. Пробубнил:
– А чего… Мне и в этой не холодно.
– Ну-ну…
– А они… почти что бездомные…
– Ты, кажется, оправдываешься, – язвительно сказал я.
– Ну и оправдываюсь… Ты небось ругаться будешь.
– Буду. Чего тебя понесло в эту компанию? Вот накостыляли бы – и драпать. И правильно бы сделали…
– Не накостыляли бы! Они ребят не трогают!
– Смотря каких…
– Никаких!
– Как это ты усмотрел в них такое благородство? С виду весьма характерные юные уголовники.
Петька хихикнул:
– Даже и не с виду… Но ребят правда не трогают. И деньги, которые проиграли, отдали сразу. Хотя и не должны были.
– Почему же не должны?
– Потому что между собой они, оказывается, играли понарошку. У них деньги общие. А я не знал, начал всерьез…
– Между собой понарошку, а если бы обыграли тебя, не вернули бы ни гроша, будь уверен…
– Нет, – вздохнул Петька. – Ты не понимаешь. Они какие-то не такие.
– Какие "не такие"?
– Ну, ты, наверно, думаешь, это как сарайские пацаны в сорок девятом году…
Я, признаться, так и думал. Юные жители окраинного поселка Сараи были известны в свое время всему Старотополю.
– Сейчас другое время, – философски разъяснил Петька. – И нравы другие…
– Нравы!..
Петька сел рядышком и серьезно спросил:
– Знаешь, что они про тебя сказали?
– Про меня?.. Спорим, что знаю! "Тот толстый фраер на скамейке небось твой папахен? Не зашибет за куртку?"
– Нет. Один попросил: "Скажи своему папе спасибо за куртку, он хороший…"
– Елки-палки, прямо рождественский рассказ, – крякнул я.
Петька взбодрился и весело сообщил:
– Теперь, между прочим, я свободно могу ходить по этим Пристаням. И ты со мной…
4
Но никакие Пристаня мы посещать, конечно, не стали. Следующим утром отправились на Загорское кладбище.
Это был густой массив косматых, черных от старости сосен, дремучих берез и тополей. А внизу – сплошные кусты, репейники и бурьян.
Лишь к маленькой кладбищенской часовне тянулась расчищенная дорога. А дальше – джунгли.
Хорошо хоть, что с погодой нам повезло: утро выдалось неожиданно сухое и ясное.
Сквозь хвою и облетевшие ветки колюче светило холодное солнце, синели клочки неба. Но заросли, через которые мы пробирались, хранили в себе запахи вчерашнего дождя. Бр-р…
Петька уверенно ломился вперед. Кое-где среди могильных решеток сохранились намеки на дорожки, но чаще приходилось двигаться напролом.
Я сказал Петьке в спину:
– Неужели ты что-то помнишь? Ведь ничего же прежнего не осталось…
Он выговорил, отдувая от лица сухие листья и паутину:
– Главное – найти тот дом. Сторожку… А от нее точно на запад сто пятнадцать шагов. Я помню…
Ну да, он помнил, конечно. Для него-то много ли времени прошло! Но здесь прошло около сотни лет. И ничего памятного для Петьки безжалостное время не оставило.
Для меня тоже.
Где-то здесь были похоронены тетя Глаша и дядя Костя. Я, уже взрослый (но еще, конечно, до старта "Иглы"), приезжал в Старотополь, бывал на их могилах. Но теперь и не помышлял найти их в этом заросшем хаосе…
А Петька уверенно пробирался вперед, будто внутри у него был компас.
И мы вышли к древней кладбищенской сторожке! Я тоже узнал ее. Точнее, это была не сторожка, а длинный приземистый дом с узкими окнами и крутой двухскатной крышей. Сложенный наполовину из кирпича, а наполовину из плоских серых камней. Он врос в землю по самые окна. И все же, судя по протоптанной от крыльца дорожке, был обитаем…
Петька подошел к углу дома, прищурился, глянул вдоль стены и решительно зашагал, что-то бормоча под нос. Про меня будто забыл.
И опять были заросли, косые ржавые решетки, кресты, переплетение веток и твердого, как проволока и жесть, репейника.
Вдруг Петька остановился. Резко. В двух шагах от могучего, прямо поднебесного тополя. Поднял голову, сказал шепотом:
– Ух, какой ты сделался…
– Это ты мне? – беспонятливо отозвался я.
– Это я ему. Тополю… Я его посадил вот таким. – Петька, не оглядываясь, поднял руку до плеча. – Это был большой сук, его отломило грозой от тополя на нашей улице, и я вкопал здесь. И он прижился…
– Ты уверен, что это он?
– Конечно! Смотри – шина! Я ее положил тогда как загородку вокруг саженца. А теперь – вот…
Метрах в двух от земли на могучем стволе сидела старинная автомобильная шина. Видимо, тополек, превратившись в тополь, заполнил все ее кольцевое пространство, а потом, вырастая, поднял этот резиновый пояс в высоту. Мало того, он в конце концов разорвал шину. И все же она сидела плотно, охватив ствол подковой…
"Ну а где же…" – стесненно подумал я. Или, кажется, сказал вслух. Вокруг была колючая высокая трава. Никакого намека на памятник.
Петька быстро оглянулся на меня, встал на колени, скрывшись в траве по плечи. Начал вырывать стебли и рыть землю руками. Потом оглянулся опять:
– Смотри…
