прошло, а он даже в футбол играть не умеет. И вообще, никто его не уважает, вруном обзываются, а сегодня вдобавок наподдали за пропущенные голы.
Где-то в уголках глаз щекотнулись слёзы, но Славка сделал затяжной зевок и несколько раз шмыгнул носом.
— Ага, — сказал на это Андрюшка, — опять шмыгаешь. Химичил вчера?
— Было, — повеселел Славка. — Кристаллы поваренной соли выводил из раствора.
— Вот и занимайся своими кристаллами! Зачем в футбол лезешь? Я же в твою химию не суюсь!
Нырненко сразу вмешался:
— Не приставай к Славяну! Дома ему химичить не дают, здесь ты на него бросаешься, а он у нас рабочий человек — ему ещё за Марьяной в садик идти!
— И вправду, за Марьяной идти! — воскликнул Славка. — Опять забыл, вот балда!
— Самый настоящий, — поддержал его Андрюшка, — и не надоело тебе, балда, быть нянькой?
У Славяна глаза сузились в две щёлочки.
— А тебе завидно?
— Помираю от зависти!
— И не надоело вам рычать друг на друга? — мирно спросил Нырненко.
Славка хотел ответить Андрюшке так, чтобы тот лопнул от злости, но передумал.
С Андрюшкой поссориться легко, зато мириться трудно. Андрюшка нипочём не подойдёт, всегда приходится начинать мириться ему. И Нырненко уже не в счёт. Андрюшку ему не уговорить.
Странная всё-таки у них дружба: ни разу не было такого, чтобы Андрюшка с Нырненкой поссорились или он поссорился с Юркой, всегда он ссорится с Андрюшкой. И всегда Андрюшка во всём виноват. У него ужасный характер, хочет верх над ним взять. Хочет — и берёт.
Андрюшке хорошо живётся. Он один у своей мамочки. И отец у него капитан дальнего плавания, редко дома бывает. Что хочет, то Андрюшка и делает. А мать с него только пылинки сдувает. Везёт Андрюшке! Зато у него, Славки, никакого тебе детства и свободы. Даже химический шкаф обмотали цепью и замок привесили. Ещё и смеются, знакомым показывают: «От нашего оболтуса. Такой прохиндей растёт! Недавно чуть весь дом не спалил».
Это было в прошлом году, он тогда проводил опыты с селитрой. Но взрыв получился совсем слабый, никто не пострадал, кроме него. Да и он отделался лёгким ожогом на руке, правда, ещё половина волос сгорела — пришлось постричься наголо. А зато он получил благодарность от Светланы Леонидовны. Раньше она всё время в дневник писала: «Подстригите, пожалуйста, вашего сына!» Теперь написала: «Благодарю, что наконец-то подстригли сына». В каждом плохом событии всё-таки есть и нечто хорошее.
Об этом подумал Славян и вздохнул.
— Ты чего? — спросил толстый и чуткий Нырненко, уловивший перемену в его настроении.
— Да так.
И подумал он ещё о том, что если бы ему быть таким же свободным, как Андрюшка, и таким же умным, как Андрюшка, и таким же сильным, как Андрюшка, и в себе уверенным, как Андрюшка, тогда бы… Тогда бы нипочём ему не привиделось бы летающее блюдце. А так не только летающее блюдце увидишь, а ещё чёрта с рогами или бабу-ягу во всё небо.
— Ну я за Марьяшей! — сказал Славка и в глаза посмотрел Пчелинцеву. — А знаешь, я рад, что у меня есть сестра. И что я сейчас помчусь за ней, тоже рад. Она меня ждёт. И, наверное, плачет, потому что я, как дурак, про неё забыл. А всё из-за вас. А уж она-то в тысячу раз лучше тебя и даже Юрки!
Так сказал Славка и рванул по улице что есть духу, оставив позади друзей, полных недоумения.
— Что это с ним сегодня? — удивился Нырненко. — Зачем-то и меня сюда приплёл.
— Тебя больше некуда приплетать, — только сюда, — сказал на это Андрюшка и отвернулся.
— Чего ты такой злой, Пчёлка? Не понимаю тебя.
— И понимать нечего. Всё равно не поймёшь, — ответил Андрюшка, а сам подумал: «Как я устал от себя. Почему я один? Почему у меня нет ни брата, ни сестры?.. Может быть, тогда бы я стал хоть чуть-чуть другим, пересилил бы себя…»
— Поговори у меня! — набычился Нырненко. — Я тебе поговорю так со старшими!
Нырненко был старше Пчелинцева на неделю и очень этим гордился.
— Ладно, старикашка! — засмеялся Андрюшка. — А что у меня есть?!
Он полез в карман и достал письмо. Оно было написано по всем правилам почтового искусства и адресовано Андрею Александровичу Пчелинцеву. Обратный адресат значился под именем: Ольге Николаевне Перепёлкиной.
— Перепёлкина? Тебе? Написала? — ахнул Нырненко.
— Знай наших! Славян бы за это письмо жизни не пожалел бы, честное слово!
ВПЕРЕД, В ДЕТСКИЙ САД!
Кукушкин примчался в детский сад самым первым из всех последних: на площадке почти всех детей уже разобрали, но ещё оставались дети, за которыми родители не пришли. Их из разных групп свели в одну кучку, и теперь они толпились на деревянной горке и сновали по ней туда-сюда — издалека маленькие разноцветные горошки. Среди них Марьяна.
Он узнал её издали по белому беретику — огромная меховая тарелка, опущенная на уши, а сверху пушистый красный помпон пришит. И как это можно носить, да ещё на самом видном месте — на голове! Он, например, шапку носит в кармане, надевает её перед дверью, чтобы маму не волновать.
Марьяна увидела его издали и закричала счастливым голосом:
— Славик, ну какой же ты молодец! Самый первый за мной пришёл!
До чего же ей нравится отличаться от всех, любит называться самой первой и самой послушной. Воспитательницы не нахвалятся ею.
Он её никогда не хвалил, не задумывался — какая она. Но сегодня, прямо сейчас, когда увидел её на горке, вдруг ни с того ни с сего понял: она совсем маленькая. И этот смешной берет словно впервые увидел. Из-под него метёлочками косицы торчат — беда с ними! На днях она захотела, чтоб у неё выросли косы, и заставила заплетать себе волосы, но волосы-то коротки. Мама по утрам торопится на работу, ей далеко ехать, пришлось учиться ему. Насилу научился.
Намётанным глазом отметил: разлохматилась. Не любит она быть лохматой, порядок любит. «Как у людей хочу», — её любимые слова. Перед зеркалом может торчать часами, а ей четыре года.
Он замер от удивления, пока она спускалась к нему с горки: какое чудо! Её глаза, лицо, волосы — всё необыкновенное.
— Славик, — сказала она таинственным шёпотом, — чего так долго не шёл? Опять футбол? Но я, я маме не скажу, ладно?
Она всегда его хорошо встречала, но сегодня было что-то особенное, когда она обняла его за шею. Он тогда зашнуровывал ей тёплые сапожки, а она обняла его за шею и сказала:
— А теперь домой, да?
Где-то далеко в нём, как слабый свет, вспыхнули так и не выступившие слёзы и погасли внутри. Он ухватился за Марьяшины мышиные хвостики и стал заплетать их. Что это сегодня происходит с ним? Почему ему всё видится не так, как всегда? Будто видится всё впервые. И этот низкорослый детский сад, оцепленный поздней осенью, и сестра Марьяна, и эта горка — всё стало вдруг событиями.
Потом, когда они очутились за калиткой и Марьяна принялась рассказывать ему про свой детский день, всё стало, как всегда, но память где-то далеко ещё держала: запомни, происходит необычное.
Раньше, к примеру, он не задумывался хотя бы над тем, как относится к сестре. Сегодня — понял. Разные мысли ни с чего взялись. Раньше он и не знал, что у него мысли есть. Теперь — знает.
В чём же дело? Может, в том, что Светлана Леонидовна придумала, чего у них раньше никогда не было. Заставила завести дневник, чтобы чувства и мысли туда записывать. Сказала — ей интересно узнать,
