о чём они думают. Пусть один день опишут, когда думали о чём-нибудь. Срок — неделя.
«До срока три дня осталось. Успеется…»
Когда она про дневник сказала, в классе, конечно, буря поднялась. Он был больше всех против. Что, он дурак — свои мысли всем показывать! Но Светлана Леонидовна сказала ему: «Кукушкин, ты можешь не писать. Наверное, у тебя и мыслей-то никаких нет».
Что-то она про неличности долго ещё говорила. Может, она его неличностью называла?
«Неличность», — незаметно произнёс он вслух.
Марьяна сразу перестала без умолку болтать.
— Что такое «неличность»?! — заинтересовалась она.
Вот именно, знал бы он это!
Хорошо, сестра ответа не ждала, ещё крепче ухватила его за руку и запрыгала и запела:
Потом, дыхания ещё не перевела, опять спрашивает:
— Славик, дети, по-твоему, в детстве живут? А котята, по-моему, живут в котятстве. Мухи — в мухстве. Коровы — в коровстве. Птицы — в птицстве.
И снова запела без перехода:
«Поливальная машина поливает. Ух, как синяя машина поливает. До чего же поливает — поливальная!»
И так она пела, говорила, спрашивала без ответа, скакала всю дорогу, пока они не подошли к дому. И в это время он уже совсем забыл, что день у него неудачный — три двойки, и про летающее блюдце забыл, и про Андрюшку с Нырненкой.
У дома их встретил старик с рыжей кошкой, кошку День звать. Лично Кукушкин думал, что это шутка, но старик каждый день с ней гулял и всякий раз кошка на это имя отзывалась, никуда от старика не убегала, ходила за ним по пятам.
— Кис-кис, День, — позвала Марьяна кошку, присела на корточки, погладила её ладошкой.
Кошка бархатно пророкотала:
— Мур-р!
— Она меня не боится. Она гладить даёт, — засмеялась Марьяна.
БЕГОМ ЗА ПОРТФЕЛЕМ
— Ну-с, молодой человек, почему так поздно? А где ваш портфель? Может быть, вы и уроки сделали? — прицепился к нему старик.
Где ж портфель, и правда! Что за дурацкий портфель — всегда куда-то девается… Да ведь он на поле остался, вот чучело!
Ну а старику-то какое дело?! Чего он к нему всегда цепляется? Будто ему очень важно, сделал он уроки или не сделал.
— Марьяша, я быстро. Ты здесь побудь! Только не уходи никуда!
— Можно я с Днём побуду?
— Можно! — хмыкнул Славка.
Ни капли не смешит её эта кличка. Иногда она удивляется пустяку, а иной раз удивить её невозможно. Хотел бы он побыть Марьяной хоть час, чтобы оттуда посмотреть, каким всё кажется для маленьких, чтобы понимать их и никогда не обидеть зря.
Бежал за портфелем, а сам думал, что каких-нибудь семь лет назад он был таким же, как Марьяна. Но всё забылось, ни капли из того не помнит, из детства. А что у него сейчас? Может, птицство, а вдруг коровство?
Нет, Светлана Леонидовна всё-таки не такая зануда, как он думал про неё раньше. Наверное, если бы не она с этим дневником, не задуматься бы ему сегодня.
А задуматься нужно, что написать: он же не Перепёлкина! Перепёлкина уж постаралась, нагрохала в своём дневнике три страницы. Давала ему почитать свою хряпу: «Вернувшись из школы, я уже через час подумала: пора браться за уроки! Когда я сделала уроки, то подумала, что пора ужинать. Стала ужинать и выплюнула из картошки жареный лук. Ненавижу жареный лук, а мне суют…»
Вот опять задуматься надо: с одной стороны — набитая дура, а с другой — все её хвалят, и староста класса она, и фотография её висит на доске «Равняйтесь на лучших!». И на самом деле она — лучшая из девчонок, даром, что ли, он четыре года с ней рядом сидит. Как же так?!
Перепёлкину все хвалят, а про него ни от кого хорошего слова не добьёшься. Одно и то же: «Хулиган Кукушкин! Опять этот невозможный Кукушкин… Этот Кукушкин опять!»
Не так они смотрят на него, не так! По-другому надо. Он и сам понимает, что не сахар, но всё-таки есть в нём что-нибудь хорошее, в конце-то концов. Но где оно?! Кто докопается…
И вчера вот. «Давайте учиться слушать музыку!» — сказала Светлана Леонидовна, и они все как захохочут. Смешно это — учиться слушать, что они, глухие? Принесла в класс скрипку и пиликала весь воспитательский час, хотя она у них по русишу и литературе, не по пению!
На перемене Пчелинцев полез в футляр, и одна струна у скрипки лопнула — прямо ему по лбу. Светлана Леонидовна пришла, чуть не заплакала. «Кто? Зачем? Неужели вас даже музыкой не пронять, какие вы чёрствые, бессердечные!»
Пчелинцева ей, конечно, не выдали. Да и виноват ли Пчелинцев? По лбу ни за что схлопотал, синяк — будь здоров! Знал бы, что так будет, наверное, не полез бы.
— Кто? — спрашивает Светлана Леонидовна расстроенно. — Отвечайте!
— Я! — сказал Славка, чтобы она успокоилась, стало жалко ее.
— Ну конечно, я так и знала! — говорит Светлана Леонидовна.
А он и не собирался в футляр лезть. Не собирался, а всё равно получилось, как будто лез… И родителей в школу вызвали!
А на поле, между прочим, было темно. Прожектор, который им совсем недавно светил, погас. Школа замерла до следующего утра. А интересно было бы побродить по пустой школе…
Кукушкин наклонился и поднял свой портфель. На какой-то миг ему стало жалко портфеля: лежит и ждёт его, словно собака, про которую забыли.
— Брось ты расстраиваться, — сказал он портфелю. — Айда домой!
Обратно он бежал ещё быстрее, чем раньше, но мама всё-таки опередила его. Она стояла рядом со стариком и держала за руку Марьяну.
— Ну вот и ты наконец, — сказала она, как только он холодным носом ткнулся ей в ухо, чтобы хоть как-то поздороваться, а может, и прикоснуться к ней. Но она локтем отодвинула его в сторону и закончила разговор со стариком:
— Да, конечно. Сложный ребёнок. Современные дети — трудные. Это уже и наукой доказано. Ярослав, не скрываю, трудный. Вот Марьяна — другое дело. Она мне в радость. Пошли-пошли. Всего вам хорошего.
Он понимал, что радости от него мало, но зачем на каждом углу она говорит об этом? При чём здесь
