Норик сказал с жалобным упрямством:
– Ты разве не понимаешь? Мне теперь обратного пути нет. Если бы я не знал про эти цепи – другое дело. А если решил, а потом не пошел – это же как предательство. И тогда… самое страшное. Сбудется не то, что хотел, а… обратное.
“Что же такое должно у него сбыться?”
– Но пойми же ты! Это же… если по правде говорить, это всё предрассудки! Колдовство на пустом месте! Ничего же в самом деле от него не зависит…
– А зачем же ты сам тогда полез? Или… наврал?
Сказать бы, что наврал… А если после этого что-то случится с отцом? Да и вообще – тут была уже граница, за которой вранье немыслимо.
– Нет. Я правду…
– Вот видишь.
– Но пойми же ты! – выдал Оська чуть не со слезами. – Я же… помру от страха за тебя, за дурака! – “И отвечаю”, – добавил он мысленно.
– Ладно, – вдруг бодро отозвался Норик.
– Что “ладно”?
– Ты прав. Пойдем отсюда!
Оська молчал несколько секунд. Облегчения не было. Была ясная догадка:
– Ага! А потом ты придешь снова! Один! Да?
Побледневшие было уши Норика стали теперь вишневыми. Он опять поджал ногу и начал скрести ее с ненастоящим усердием.
”Если он придет сюда один, я буду уже ни при чем. Кто я ему? Нянька, что ли?” Но это Оська подумал уже так, без попытки уговорить себя. Никуда он не уйдет. Потому что этот желтый пацан уже не мимолетный знакомый. Он… неслучайный в его, Оськиной, жизни Норик. Наверно, такая судьба. Они уже будто товарищи, у которых одна тайна – еще смутно различимая, но важная. И какое-то родство душ. Еще мало ощутимое, но есть оно, есть… Норик этого пока не чует, а Оська…
С последней надеждой Оська предупредил:
– Имей ввиду. Если даже спустишься нормально, внизу еще одна опасность. Церковный сторож. Лютый старик. Вроде боцмана со старинного флота. Попадешься – линьки обеспечены.
– Что обеспечено?
– Линьки. Короткие веревки такие с узелками. Для воспитания по-морскому. Потом, говорят, неделю больно сидеть.
– Но ты ведь не попался?
– Бог миловал. А для тебя это только хуже. Если одному повезло, у другого шансов меньше в два раза.
– А он… если поймает, за ручку на двери подержаться уже не даст?
– Даст, – честно сказал Оська. – Не зря же рисковал человек. Но потом линьки по всем правилам. И даже отбрыкиваться нельзя, потому что желание тогда не исполнится…
– Ну… и не буду отбрыкиваться. Лишь бы исполнилось.
Ну, чем еще можно было его разубедить?
– Смотри, – вздохнул Оська, – как надо лезть вниз. Держишься крепко, но не до судорог. Ногу ставишь на эту перекладинку, как на ступеньку… – В звеньях якорной цепи были перемычки (есть у них специальное морское название, но Оська его забыл). – Одну руку можно отрывать, когда стоишь двумя ногами. А ногу менять – если двумя руками держишься… Если устанешь или закружится голова… или чересчур страшно сделается, прижимайся к цепи всем телом. И лицом. И закрывай глаза. И говори: “Цепь, ведь я твое колечко, мы с тобой срослись навечно”… Отдохнешь и спускайся опять. Вот так…
Все это Оська показывал на цепи. На том ее куске, который шел от камня до обрыва.
– Понял? Теперь попробуй сам…
Норик стал пробовать. Перебирал суставчатыми конечностями, как большое насекомое. Незагорелые части рук и ног высовывались из короткой юнмаринки, показывая, что загар мальчишкин недавний, непрочный… Норик прижался к цепи, шумно подышал. Спросил:
– Получается?
– Вроде бы получается…
– Ну… тогда я пошел, да?
У Оськи уже было холодно и пустовато внутри. Как
– Постой. Я пойду первым.
– Ты?! Зачем?!
– Балда! Чтобы держать тебя, если скиснешь!
Оба помолчали, глядя в разные стороны. Норик тихо и решительно заявил:
– Тогда я не полезу.
– Ага! Не полезешь
Норик молчал, светясь красными ушами.
Оська сказал:
– Как хочешь. Тогда я полезу один.
– Зачем?!
– А просто так!
Норик посмотрел… и все понял. Не разойтись им на этом обрыве. Он глянул вверх. В небе – уже не синем, а сероватом – летели пепельные клочки облаков.
– Кажется, портится погода…
– Наверно. Осень ведь. В это время начинаются равноденственные шторма… Но за ближние полчаса еще не испортится… – Оська понимал, что Норик просто хочет спровадить его домой… Или уже не хочет?
– А это ведь наверно не будет считаться, если вдвоем? Для исполнения желания-то… – сказал Норик нерешительно.
– Будет, будет! Главное – подержаться за медную ручку… Давай скорее, а то и правда рассвистится. – Ветер уже нервно дергал их юнмаринки.
Это было совсем не так, как в прошлый раз. Оська теперь почти не боялся за себя – не до того было. Зато он отчаянно боялся за Норика. Впрочем, и за себя тоже: если с Нориком что-то случится, это, значит, и с ним, с Оськой! Они с Нориком теперь как бы на одной оси… “Ось-качалка”… Нет, не надо качаний.
Цепь – такая тяжелая, такая монолитная – все же ощутимо колебалась под мальчишечьими телами. А ветер стал плотнее – неустанно трепал юнмаринки. Ровно гудел в ушах. И цепь гудела, передавая телам отдельную от колебаний тонкую вибрацию звука.
Норик опускался довольно умело. Не проявлял боязни. Хотя кто его знает? Глянешь вверх и видишь над лицом только босые незагорелые ступни. Обувь оставили наверху. Иначе нельзя. Кроссовки и сандалии скользили бы на круглых перемычках цепных звеньев… Они называются… “контры… форты…” тьфу! “Контрфорсы”! Папа же говорил!
– Норик, ты как там?
– Не знаю… Кажется, ничего…
Вот балда! Нет чтобы сказать “нормально”.
– Держишься?
– Да… Пока держусь…
“Пока”! Ничего себе…
– Ты делай, как я говорил! Закрой глаза и прижмись!
– Ладно!
Однако он равномерно опускал то одну ногу, то другую. Толчок – толчок. Толчок – толчок…
Цепь заметно провисала. Поэтому сперва скальный обрыв был совсем близко, и это слегка успокаивало: все же рядышком земная твердь. Но твердь постепенно отдалялась, и вокруг нарастала пустота. Шумела, шумела ветром, трепала рубашки. Оська вдруг будто глянул на себя и Норика издалека – с платформы станции “Черная речка”. Они как два флажка на цепном фале: один желтый, другой клетчатый,
